Женщина в дюнах
Шрифт:
Она вновь задумалась над его возрастом – пятьдесят семь! Жизнь прошла: за двадцать лет у него было столько студенток, выпусков, и так много знакомых лиц он встречал каждый день.
Потом несколько раз он ее куда-то подвозил, рассказывал о семье, о своих заграничных поездках, увлечениях горнолыжными курортами Италии, друзьях – итальянцах, о жене – католичке, что-то о детях, она невнимательно слушала: думала о своем. Он ни разу не поинтересовался: что у нее, а она молчала, потому как, кроме парализованной матери, ничего в ее жизни не было.
Однажды он протянул ей пригласительный билет на концерт в Александрийский театр в честь юбилея университета. Место ей досталось не в партере,
– А это мой дружочек.
– Так помнит, или нет? – вспыхнуло искоркой у нее в голове.
Кроме профессорского преподавания в университете, он был консультантом в фирме, где работала Лера, получил грант ЮНЕСКО, был представителем фирмы-поставщика американского оборудования. Презентации этого оборудования проходили в самых престижных отелях, на некоторых презентациях по роду своей деятельности присутствовала и Лера. Они сидели за столиком на двоих у стеклянной стены, откуда был виден и слышен Невский проспект, где люди, не замечая друг друга, куда-то спешили в разных направлениях. Она рассеянно слушала его разговор, улыбалась, и думала, что и они так же, как эти люди, бегущие по Невскому, всегда спешили по своим делам, просто однажды, пробегая мимо, на секунду остановились, а потом продолжили движение, каждый – в своем направлении. И только в конце пути, когда их жизнь, кем-то запечатленная на кинопленке, лихо прокрутится перед их внутренним взором, никому не ведомо: чей образ последним всплывет в угасающем сознании.
Умер он внезапно, на шестьдесят седьмом году, от инсульта. И все-таки ей хотелось думать, что последним его видением было ее юное, влюбленное лицо.
Сайгон
Это была известная среди кофеманов забегаловка, за прилавком которой умело орудовали рычагами прожженные, как и крутящиеся в автоматах зерна «арабики», и с тем же привкусом горечи, девицы. Их дешевая спецодежда, после двенадцатичасовой смены, проведенной за штурвалом агрегата, низвергающего с каждой приготовленной чашкой кофе горячие струи пара, источала смесь двух ароматов: кофе и разгоряченного женского тела.
– Вам двойной, тройной, маленький? – звучали женские голоса по ту сторону стойки, обращенные к завсегдатаям.
– Тройной, маленький, – улыбаясь сочными губами, и демонстрируя крупные белые зубы, интимно произнесла длинноволосая брюнетка.
– И мне тройной, – высунулся из-за плеча брюнетки незнакомый продавщице молодой человек.
– Обойдешься! – тут же поставила на свое место нахала бойкая барменша.
У таких не забалуешь, здесь нет панибратства, есть свой контингент, и есть случайные посетители.
Ядро тусовки – консерваторские, но не только.
Круглые столики на высоких ножках собирали вокруг себя целую тусовку – много ли места надо, чтобы поставить чашку дымящегося зелья, и, чуть поддавшись плечом к столику, обозначить свое присутствие.
Посетители входили, высматривали своих, подходили, обнимались, целовались, словно разлука была долгой. При тусклом свете ламп, всхлипах металлических монстров в облаках дурманящих ароматов, томной интимности приглушенных голосов, происходящее походило на таинственный кофейный ритуал.
И вот уже вместо красной крови по венам сайгонцев текла родственная горячая кофейная жижа.
Примелькавшиеся лица были узнаваемы повсюду: «Слушай, а я тебя знаю…, – Сайгон?».
В основном здесь тусовалась молодежь и, конечно, не всегда она взбадривалась одним кофе, можно было лицезреть и не совсем приятную картину: выноса тела в состоянии куклы из папье-маше.
Однажды, наблюдая в окно за прохожими, я увидела, как на Владимирском проспекте припарковался красный «Кабриолет» с откидным верхом, из него выпорхнула молодежь в разноцветном оперении, через секунду оказавшаяся за моим столиком. Они необычно выглядели не только из-за фирменной одежды: притягивали взгляд их яркие, чересчур оживленные лица и необыкновенной красоты искусственные цветы, приколотые на груди. Я не смогла скрыть своего восхищения цветком мака, алеющим на лацкане клетчатого пиджака черноглазого юноши.
– Я так люблю маки! – не удержавшись, с чувством, произнесла я.
– Это и мой любимый цветок, – откликнулся с улыбкой юноша, и добавил, – он дарит счастье.
– Счастье, а какое оно?
– Оно радужное, – мечтательно заключил он.
И только тогда я поняла, что все они наркоманы.
Этой забегаловки давно уже нет, лет тридцать, но еще лет пятнадцать назад, спеша по своим делам по Невскому проспекту, и совсем не интересуясь прохожими, я вдруг останавливалась, как вкопанная: мой рассеянный взгляд, словно проснувшись, выхватывал из толпы странных дам, резко отличавшихся от основной публики, одетых не по возрасту, да и не по нынешней моде, дам застывшего возраста: в яркой одежде хиппи, с длинными распущенными волосами, с глазами, широко распахнутыми своему внутреннему миру, остановившими время, в них я узнавала бывших посетительниц Сайгона.
Мужчин не узнавала: они с годами сильно меняются.
Почти забытый Баку
Баку конца восьмидесятых еще пахнет пряностями: их аромат витает в воздухе и ублажает наше обоняние. На прибрежной части старого города, в месте, где берет свой разбег ввысь Девичья башня, расположились лотки с восточными сладостями. Продавцы, а по-совместительству – зазывалы, не пропускают без внимания ни одну проходящую мимо женщину, щедро расточая искусные, чисто восточные, сладкие, как сахарная пудра, и такие же быстро тающие в воздухе, комплименты.
За всю свою жизнь я не слышала в свой адрес, как и большинство мимо проходящих туристок, столь витиеватых восточных песен любви. Такую сладострастную речь можно услышать только из уст восточного человека. Когда ты молода и красива, пусть даже не совсем красива, но молода, восточный мужчина всегда найдет те самые убедительные слова, чтобы ты не только поверила в свою небесную красоту, но и ощутила ее.
Как-то английская журналистка, побывав в другой, но не менее яркой и сладкозвучной стране – Армении, ничего не нашла более достойного из своих впечатлений от страны и народе, как написать: «Армяне – это мужчины, которые щиплют женщин в лифте». А что, может это было у нее самое яркое впечатление от местных мужчин, но думаю, что она намеренно умолчала о более весомых их достоинствах.
Конец апреля в Баку не по-весеннему жаркий, солнце на ясном небе еще не раскалилось добела, но уже напоминает раскрасневшийся медный таз с кипящим в нем вареньем.
В разгар дня площади и улицы Баку даже в рабочие дни переполнены мужчинами в темной закрытой одежде и теплых меховых шапках. Коротающие время в неторопливых беседах, они похожи на черных воронов, сбившихся в стаи, и кажется, что какая-то из этих стай вот-вот взлетит, расправив крылья.
Открытые террасы летних чайных также заполнены только мужчинами, они держат в руках стаканчики из прозрачного стекла, напоминающие крупные рюмки без ножек, с крепким, ароматным, цвета гречишного меда, чаем. В южных странах никто никуда не торопится, время здесь – поистине субстанция относительная.