Женщины души моей
Шрифт:
С одним моим другом, который в восемьдесят пять лет до сих пор соблазняет женщин, как и занимался этим всю жизнь, мы договорились вместе покончить жизнь самоубийством, когда нам покажется, что наступил подходящий момент. Тогда он направит свой небольшой самолёт или латунного комара до самого горизонта, насколько в нём хватит топлива, а после мы погрузимся в Тихий океан. Чистый финал жизненного пути, избавляющий семью от похоронных хлопот. К сожалению, пару лет назад у друга истёк срок лицензии пилота, продлить его он не смог, и комара пришлось продать. Теперь друг подумывает приобрести мотоцикл. Да, я себе желаю лёгкой быстрой смерти, потому что я не Ольга Мюррей, и у меня никогда
И, кстати, замечу, что по мере снижения и рождаемости населения, и его старения в Соединённых Штатах и Европе, иммигрантов следует приветствовать с распростёртыми объятиями. Это всегда молодые люди — старики не эмигрируют — и своей работой они оказывают поддержку пенсионерам. В дополнение, следуя традиции, женщины-иммигранты заботятся о детях и стариках. Из них получаются самые терпеливые и любящие няни для тех, кого мы любим больше всего на свете.
Пожилые граждане далеко не в приоритете, от них сплошные неудобства. Правительство не выделяет им средства в достаточном объёме; система здравоохранения несправедлива и неадекватна; и в большинстве случаев место жительства стариков на задворках, чтобы общество их практически не видело. Страна обязана поддерживать людей, которые вносили вклад в развитие основного населения в течение сорока-пятидесяти лет, но такого не наблюдается, если только речь не идёт о какой-то исключительно цивилизованной стране, одной из тех, где нам всем так хотелось бы жить. Страшный удел большинства пожилых людей — окончить свои дни, будучи зависимыми, нищими и отвергнутыми обществом.
Возможно, мой план оставаться активной и умереть, не сняв обувь, не исполнится, и настанет время, когда придётся постепенно отказываться от того, что теперь мне кажется важным. Надеюсь, от чувственности и написания произведений я откажусь в последнюю очередь.
Если я буду жить слишком долго, потеряю концентрацию внимания. Когда не сумею что-либо вспомнить и сосредоточиться, не смогу писать дальше, а значит, окружающие меня люди начнут страдать, поскольку идеал для них — чтобы я была, но по возможности где-нибудь в уединении в самой дальней комнате дома. Если я сойду с ума, я этого не замечу, но если я утрачу свою независимость, будучи в здравом уме, — такое уже произошло с мамой — мне станет крайне неприятно.
На данный момент ничто не нарушает моей подвижности, но однажды элементарные бытовые вещи я буду выполнять с трудом. Я всегда была никудышным водителем, и теперь я в этом плане ещё хуже. Я врезаюсь в деревья, внезапно появляющиеся там, где раньше их вроде бы не было. Я избегаю водить машину в сумерках, поскольку не могу прочесть дорожные знаки и, в конце концов, где-нибудь непростительно заблужусь. Вождение автомобиля — не единственный вызов, которые мне подкидывает судьба. Я отказываюсь совершенствовать компьютер, сменить мобильный телефон и свой старый автомобиль или учиться пользоваться пятью пультами от телевизора. Я уже не могу открывать бутылки, стулья стали тяжелее, петли меньше, а обувь — 'yже.
К упомянутым ограничениям прибавляется неизбежное снижение либидо, если сравнивать с его прежней силой, как правило, доставляющей мне удовольствие в прошлом.
Моя подруга Грейс Дамманн, одна из шести Сестёр Вечного Беспорядка, которые являются членами близкого круга моей духовной практики, уже много лет живёт в инвалидной коляске после ужасного лобового столкновения на мосту Золотых Ворот. Это была очень спортивная женщина, она тренировалась, чтобы совершить восхождение на Эверест, когда произошла авария, в результате
Грейс живёт в доме престарелых, потому что нуждается в помощи, там она самая молодая. Помощь, ей оказываемая, крайне мала: пять минут по утрам, чтобы одеть женщину, ещё пять минут по вечерам, чтобы уложить её спать, и два раза в неделю помощь в принятии душа. Она говорит, что каждая капля воды на её коже — настоящее благословение, она наслаждается мылом и пеной от шампуня на своих волосах. Я часто думаю о Грейс, когда принимаю душ, чтобы не относиться к этой привилегии как к чему-то должному.
Моё тело сдаёт, но душа омолаживается. Полагаю, что мои недостатки и достоинства стали более заметны. Я растрачиваюсь и отвлекаюсь на пустяки чаще, чем раньше, хотя и меньше злюсь, потому что мой характер немного смягчился. Заметно увеличилась и страсть к делам, которыми я всегда занималась, и к тому малому количеству людей, которых я люблю. Я уже не боюсь своей ранимости, потому что не путаю её со слабостью; я могу жить с распростёртыми объятиями, открытыми настежь дверьми и готовым принять любого человека сердцем. Это ещё одна из причин, побуждающих меня отмечать собственные дни рождения и радоваться тому, что я женщина: мне не нужно никому доказывать собственную мужественность, как сказала Глория Стайнем. Другими словами, мне не стоит культивировать образ определённой силы, навязанной мне дедом и немало послужившей мне в прошлой жизни, что уже, по правде говоря, неважно; теперь я могу позволить себе такую роскошь, как попросить о помощи и быть сентиментальной.
После того как умерла моя дочь, я в полной мере осознаю близость Смерти. Теперь, в свои семьдесят с небольшим лет, Смерть стала моей подругой. Это неправда, что она — вооружённый косой скелет с запахом гнили; она зрелая женщина, элегантная и любезная, благоухающая гарденией. В далёком прошлом она кружила по моему кварталу, время шло — она обосновалась по соседству, а теперь терпеливо ожидает в саду. Порой, проходя мимо неё, мы приветствуем друг друга, и она напоминает, что мне нужно жить каждый день так, словно бы он у меня последний.
В конечном счёте, сейчас у меня самый великолепный момент всей моей долгой жизни. И, в целом, это хорошая новость для женщин: жить становится легче, как только мы переживём менопаузу и закончим с воспитанием детей. Жить становится легче, если нам удастся свести к минимуму ожидания, отказаться от обид и расслабиться, будучи уверенными в том, что никому, за исключением близких нам людей, нет никакого дела до того, чем мы занимаемся и кто мы есть. Хватит уже к чему-то стремиться, притворяться, жаловаться и изводить себя по пустякам. Напротив, нужно очень любить и себя, и окружающих, не взвешивая, сколько любят нас они. Вот оно — время доброты.
Необычные женщины, с которыми я знакомилась на протяжении жизни, укрепляли то видение о мире, которое у меня было в пятнадцать лет. Согласно моему тогдашнему представлению, женские и мужские ценности абсолютно равны, как в том был убеждён мой дед, слушавший меня с крепко сжатыми губами и побелевшими костяшками суставов. «Не знаю, в каком мире вы живёте, Исабель. Вы говорите мне такие вещи, которые мало что общего имеют со всеми нами», — отвечал он. То же он говорил мне и спустя годы, когда военный переворот в одночасье положил конец демократии, и в стране воцарился длительный режим диктатуры.