Женщины Флетчера

Миллер Линда Лаел

Филд покачал головой, снова засмеялся и, не отвечая, пришпорил лошадь. Гриффин свернул к себе, думая, что, возможно, Филду стоило бы заняться спасением души Афины. Если у нее, конечно, таковая имеется.

* * *

Фон Найтхорс неподвижно лежала на запретном ложе в ожидании. Лунный свет, таинственно-пугающий и прекрасный, проникая в окно, серебряными струями омывал ее обнаженное тело.

Она вздохнула, но услышав, как открылась и снова закрылась дверь, затаила дыхание. Его имя, произнесенное хриплым, надрывным шепотом,

сорвалось с ее губ.

– Нет, – отозвался мужчина с порога спальни, но голос у него был дрожащий и неровный.

Фон терпеливо похлопала по постели рядом с собой; и, явно после нелегкой борьбы с собой, мужчина подошел и растянулся, не раздеваясь, на одеяле. Он застонал, когда она расстегнула на нем рубашку и скользнула рукой по его сильной и теплой груди.

Приподнявшись на руках и на коленях, Фон медленно провела соском одной груди по его рту. Почувствовав ответное движение его языка, она тихо вскрикнула и в порывисто моляще прижала грудь к его губам. Но мужчина выскользнул из-под нее и сел в темноте, неподвижно наблюдая за ней. Стоя на коленях рядом с ним, Фон ждала.

Казалось, он не двигался целую вечность, но, наконец, протянул руку и указательным пальцем обвел контур груди Фон. По-прежнему оставаясь на коленях, Фон отклонялась назад до тех пор, пока ее плечи не уперлись в шершавую прохладную поверхность стены.

Со стоном он бросился к ней. Он ласкал губами ее шею, ключицы, нежную кожу под сосками. Потом возобновил возбуждающие, дразнящие движения языком, и продолжал их до тех пор, пока ее соски не затвердели, и не заострились от желания. Тогда мужчина стал их целовать, обхватывая горячими губами.

Все тело Фон двигалось в ритме любовного наслаждения. Он припал губами к другой груди, и все началось сначала – покусывание, подергивание, возбуждение. Сосок отвердел, и мужчина ласкал языком только самый его кончик, пока Фон не принялась умолять его хриплым, невнятным шепотом, снова и снова...

Он жадно посасывал ее соски, одновременно лаская пальцами мягкий комочек плоти у нее между ног, то слегка подергивая его, то надавливая, то поглаживая кончиками пальцев. Фон задрожала и вскрикнула, сотрясаясь в неистовстве полноты своего наслаждения. Сжав за плечи, Фон заставила своего возлюбленного опуститься на постель, лишая его последней способности сопротивляться. Она медленно расстегнула на нем брюки. Он извивался и стонал, пока она раздевала его, стоя на коленях меж его колен.

Теперь она сама дразнила и соблазняла его, пока не услышала его хриплую мольбу о завершении. Удовлетворенная тем, что он возбудился достаточно, Фон опустилась на него сверху и мягко направила его внутрь себя. Они двигались в прекрасном и вечном ритме, сначала медленно, потом все быстрее. Второй сокрушительный оргазм потряс все тело Фон в тот миг, когда мужчина тоже вскрикнул, достигнув пика бешеной страсти.

С мокрым от слез лицом Фон легла рядом, водя ладонью по его упругому, мокрому от пота животу.

– Я люблю тебя,– сказала она.

– Нет,– чуть слышно ответил

он. Фон резко поднялась и села на постели.

– Это правда! – вскрикнула она. Но она видела, что он качает головой.

– Если бы ты любила меня, ты бы вышла за меня замуж, – спокойно, без укора или злобы отозвался он.

Смахивая с лица слезы, она в отчаянии произнесла:

– Если ты женишься на мне, это для тебя будет концом всего!

– Наоборот, это было бы только началом,– непреклонно возразил он. – Я больше не могу этого выносить, Фон. Я больше не в силах скрывать свои истинные чувства. Пусть ты их стыдишься, но я не стыжусь.

С неловкой поспешностью Фон переползла через него и зажгла лампу, стоящую на ночном столике. Глядя ему в лицо, Фон увидела в нем такую же безысходность, какую ощущала сама, и расплакалась.

– Филд, ты не можешь жениться на индианке.

– Почему? Я люблю индианку.

– Тебя выгонят из церкви!

– За что – за то, что я женюсь? Я – протестант, а не католик.

– За то, что ты женишься на мне! – закричала она. Филд отвернулся от нее, и в мягком свете лампы она увидела, как напряглись мышцы на его спине.

– Это не может больше продолжаться, Фон. Наши встречи, вроде этой, твои «визиты» к Джонасу, все это. Выйди за меня замуж, чтобы я вновь был честен перед лицом Божьим.

Расстроенная, Фон, скользнула на колени, запустила пальцы в блестящие каштановые волосы у него на затылке.

– Все будут называть тебя мужем индианки, – прошептала она.

Он снова обернулся к ней:

– Мне наплевать, как «все» меня будут называть, Фон.

– Но наши дети...

– Наши дети будут «полукровками» – ты это хотела сказать?

– Да!

– Фон, разве ты не понимаешь: важно, какого мнения они будут сами о себе, а вовсе не мнение каких-то там безликих «всех»? Мы окружим их такой любовью, что они будут чувствовать себя защищенными от жизненных невзгод, уверенными в собственных силах и желанными в этом мире, что бы ни говорили о них остальные.

Фон погрузилась в долгое молчание, размышляя. Выйти замуж за Филда Холлистера было мечтой ее жизни давно – с первой минуты, когда она увидела его, после того как его родители подобрали ее, голодную и бездомную, на одной из улиц Сиэтла и взяли жить к себе.

Филд в то время едва замечал ее, так как был на десять лет старше, да еще собирался отплыть в далекую страну под названием Шотландия вместе с Гриффином Флетчером. Когда он уехал, сердце Фон было разбито. Месяц за месяцем, год за годом, лежа по ночам в своей маленькой кроватке на чердаке дома, которого теперь уже не существовало, она плакала о нем.

Даже когда он вернулся, уже посвященный в духовный сан, Фон по-прежнему казалась ему ребенком. С присущим ему добродушным юмором Филд терпел ее безграничное обожание, позволял перекладывать с места на место его объемистые религиозные книги и поглощал все те малосъедобные блюда, которые она стряпала для него в духовке на кухне миссис Холлистер.