Женщины-масонки
Шрифт:
Филиппу Бейлю были достаточно хорошо знакомы законы истинной чести, чтобы склониться перед благородством этой натуры и чтобы его нетерпение отступило перед святостью такой причины. Дуэль между этими двумя людьми волею обстоятельств была отсрочена.
V
МЫСЛИ МАРИАННЫ
Эту историю, где мы щедро поделились с читателем как нашими собственными мыслями, так и теми подробностями, которые составляют нашу привилегию – привилегию рассказчика,– Иреней поведал господину Бланшару в гораздо более сжатой манере; зато он не поскупился ни на мимику, ни на жесты, ни на паузы, которые усугубляют торжественность и подчеркивают глубину чувства.
Иреней закончил свою повесть так:
– Я приехал в Париж; там мне довелось присутствовать при последних днях моего отца, разбитого параличом. Мое горе было беспредельным. А потом чередой потянулись дела и заботы; мое присутствие было не только необходимо, но и неизбежно. Короче говоря, прошло три месяца, в течение которых я и думать не мог о дуэли с господином Бейлем, ибо я должен был улаживать дела и при этом защищать не только свои интересы, но и интересы моих близких. По истечении этого времени я стал писать, наводить справки и узнал, что он и Марианна покинули Брюссель и путешествуют вместе. Камердинер, которого я пустил по их следам, доложил мне, что через месяц они должны появиться на морских купаниях в Тет-де-Бюше. Я опередил их, приехал в Тет-де-Бюш и принялся ждать моего соперника. Остальное вам уже известно.
По мере того, как господин Бланшар слушал молодого человека и разглядывал его, выражение его лица становилось все более и более серьезным и задумчивым.
– Я обещал вам быть вашим секундантом, и я выполню свое обещание,– заговорил он.– Вы должны сразиться с ним, я с вами согласен, и, следовательно, завтра я разыщу господина Филиппа Бейля.
Он встал.
– Род оружия вам безразличен, не так ли?– спросил он.
– Совершенно безразличен.
– Тогда до завтра… И… подумайте о том, как представить меня графине д'Энгранд и маркизе де Пресиньи,– продолжал он с улыбкой,– видите, как я жажду этого знакомства.
С этими словами господин Бланшар удалился.
Оставшись в комнате один, Иреней вспомнил об английской записной книжке, которую вручил ему лодочник Пеше. Эта книжка действительно принадлежала Марианне: на переплете были вытиснены золотом ее инициалы; маленький карандашик запирал эту книжку наподобие того, как задвижка запирает дверь. Иреней вытащил карандашик. Всякая щепетильность представлялась ему поистине опасной в тех исключительных обстоятельствах, в которых он находился; с того мгновения, когда он посвятил свою жизнь обожаемой им женщине, он ловил все то, что касалось ее, все то, что он мог уловить.
Итак, он раскрыл записную книжку без колебаний, хотя и не без волнения. Это был как бы его последний разговор с Марианной, это была его мысль, с которой он хотел обратиться к ней в последний раз.
Глаза его увлажнились, когда он узнал ее почерк.
Как и все тетрадочки такого рода, эта записная книжка представляла собой нечто вроде интимного дневника, в котором среди ничего не значащих дат и адресов поставщиков время от времени встречаются мысли, записанные в лихорадке, возникшей под воздействием самых тяжелых впечатлений. Мы приведем наиболее характерные записи.
«Льеж, 3 апреля.– Сегодня вечером, после четвертого акта «Гугенотов», публика вызывала меня, и мне преподнесли роскошный венок, на каждом листочке которого было написано имя одной из моих героинь. Я давно уже утратила всякую надежду на подобный триумф. Филипп тоже был здесь и не вставал со своего кресла весь вечер. Как я была счастлива! Это его присутствие так меня вдохновило!»
«Среда.– Несколько дней Ф. какой-то странный. У меня вызывает безумный страх то, что он не ревнив. Вчера утром он увидел у меня на камине поистине великолепный букет, который прислал мне банкир Н. Он спросил меня об этом букете, но спросил совершенно бесстрастно; он играл с моей собачкой и совершенно равнодушно слушал то, что я ему говорила. Однако за завтраком он словно из вежливости снова вернулся к этому букету; но по контрасту, который мог бы меня обмануть, на сей раз он был саркастичен, настойчив, язвителен.
Нет, он не ревнует, он просто дразнит меня».
«12-е.– Через год я окончательно потеряю голос. В пятницу я не смогла кончить «Норму»; пришлось дать занавес. Мы уедем в Италию, это решено; говорят, что это страна чудес. А мне решительно все равно – Италия ли, другая ли страна,– лишь бы он меня не покинул!»
Далее шли заметки о путешествии, описание маршрута.
И только на последних листках начинался поистине интимный дневник, но на сей раз без дат и без указаний стран и городов. Почерк был торопливый, дрожащий, иные фразы были не закончены, и все это указывало на страшное душевное потрясение.
«…Если бы я хотела отомстить за себя мужчине, я отнюдь не стремилась бы умертвить его».
«Что за чудовищная сцена! Он просто уничтожил меня своими злыми и пылкими речами. Чаша переполнилась: волна его усталости и пресыщения перелилась через край. Как я страдала!»
«Я думала, что я добра; неужели я до сих пор ошибалась? Страдания открыли в моей душе целую бездну жестокости. Мои ночи, такие безмятежные в былые времена, теперь полны ужасающе злыми снами; я наслаждаюсь видом различных мучений. Что все это значит? Господи! Если Ты накажешь мою душу, то пощади хотя бы мой рассудок!»
«Этот человек хуже палача. Его действия совершенно непредсказуемы. После сцены, которая произошла на днях, он стал холоден, он держится почти как статуя. Я хотела броситься к его ногам и обнять их; не знаю, что он мне сказал, но он улыбнулся, позвонил слуге и сказал ему, что мне нездоровится. Мне кажется, я предпочла бы, чтобы он пришел в ярость, чтобы он осыпал меня оскорблениями, чтобы глаза его метали молнии!…»
Далее фразы обрываются, иные из них почти стерты:
«И однако, если бы я только захотела!… Безграничная власть… некая месть… или, вернее, все виды мести!… А для этого достаточно сказать одно лишь слово, которое подтвердит, что я согласна… Способы действия неограничены… О, сохрани меня Боже, не дай мне совершить это!»
Таковы были последние строчки в записной книжке.
Это были странные строчки, заставившие Иренея глубоко задуматься; в конце концов он приписал их расстроенному воображению Марианны.
Наступило время обедать.
Иреней спустился к табльдоту, где застал господина Бланшара, готовившегося поговорить начистоту, другими словами, желавшего объявить во всеуслышание, что суп отвратителен, вино – кислятина, а хозяин – дурак.
– Сударь, вы видите перед собой глубоко смущенного человека…– с поклонами повторял господин Юо.