Женщины-масонки
Шрифт:
Рот ее был завязан платком.
Господин, поспешно развязывая платок, наклонился над нею. Глаза жертвы, страшно расширившиеся, сверкали каким-то странным блеском.
– Наверху… Наверху…
Это были первые слова, которые она вымолвила. Услышав их, он бросился вон из комнаты, но какой-то шум, раздавшийся в саду, заставил его изменить свое намерение. Два человека, ломая кустарник и опрокидывая горшки с цветами, убегали со всех ног.
Он взвел курок карманного пистолета и прицелился.
Пуля, вероятно, исчезла в саду, ибо минуту спустя он снова увидел обоих мужчин за оградой, на лошадях, и, прежде чем успел взвести курок второго пистолета, всадники скрылись из виду.
– Эх, растяпа! – сказал он себе.
Вернувшись в спальню, он увидел там кучера: кучер, привлеченный выстрелом, в ужасе стоял посреди комнаты.
– Господи, помилуй! Что здесь творится, сударь?
– Зажги вторую свечу и обойди весь дом сверху донизу, а я помогу этой несчастной женщине. Ступай скорее, а потом расскажешь мне обо всем, что увидишь.
– Хорошо, сударь.
Оставшись наедине с госпожой Абади, господин разрезал веревки, которыми она была привязана к креслу. Затем он осмотрел ее раны, но она грустно покачала головой. Госпожа Абади поднесла руку к горлу: она еле-еле могла говорить. После долгих усилий она попросила воды.
Пока она жадно пила, он разглядывал ее. Должно быть, когда-то госпожа Абади была очень красива, и до сих пор черты ее лица хранили выражение силы.
– Спасибо, сударь,– сказала она, возвращая ему стакан и, в свою очередь, глядя на него с величайшим вниманием.
– Вам лучше?
– Да… но для меня все кончено,– отвечала она с улыбкой.
И, расстегнув рубашку, она показала ему грудь, пронзенную в трех-четырех местах.
Он отшатнулся.
– Надо немедленно послать за врачом,– сказал он,– и я…
– Нет, нет! Останьтесь!– живо вскрикнула она.– Останьтесь! Врач придет, быть может, слишком поздно… а мне необходимо поговорить с вами.
В эту минуту послышались тяжелые, быстрые шаги кучера.
Кучер был потрясен.
– Ну что?– спросил господин.
– Ах Ты, Господи! Они разодрали всю мебель, все разграбили, все растащили!
Если бы кто-нибудь посмотрел в это мгновение на госпожу Абади, его удивил бы ее отрицательный жест, а кроме того, он заметил бы, что взгляд се невольно устремляется в ту сторону комнаты, где блестело зеркало, о котором мы уже упоминали.
– И это еще не все! – продолжал кучер, который словно отчего-то колебался.– Вы знаете…
– О чем?
– Служанка…
– Я знаю,– пролепетала госпожа Абади.– Несчастная Жозефина!… Она хотела защитить меня… пыталась кричать… и ее убили.
– Да, сударь, она там… Вот ужас-то!
– Скорей поезжай в Экуан… Нет, лучше в Сен-Дени! Обратись к правосудию! Нельзя терять ни минуты!
Услышав этот приказ, госпожа Абади зашевелилась в кресле и попыталась протянуть руки, словно хотела удержать кучера, который поспешил было исполнить поручение.
– Нет! – приглушенным голосом вскричала она.
Мужчины удивленно переглянулись.
– Не сейчас! – прибавила она.– Не надо правосудия!
– Но вы должны сделать заявление!
– Хорошо… но сначала вам… сначала вам! А потом, если хватит сил… Ох, дайте воды!
– Пожалуйста!
– А теперь,– напившись, прошептала она,– отошлите, прошу вас, этого человека!
Господин сделал кучеру знак удалиться.
Странно, что художники, ищущие вдохновения в произведениях романистов и поэтов, не ощущают влечения к реальной жизни, столь обильной поэзией и ужасами. К примеру, сцена, которую описываем мы, обладала решительно всем, что может вдохновить богатую палитру художника: здесь были и контрасты света и тени, и тайна, и смятение. Разорванные занавески и ткани с кровавыми следами пальцев были раскиданы по полу; мебель была разбросана; паркет был исцарапан сапогами. Глубокая тишина снаружи и светлая ночь, проникавшая в окно, оставшееся открытым, сливались с картиной убийства и подготавливали душу к тому, что еще будет произнесено и совершено.
– Я слушаю вас, сударыня,– сказал господин, оставшись наедине с госпожой Абади.
– Не пододвинете ли вы мое кресло к камину?… Вот так… Еще ближе.
Она подняла дрожащую руку и провела ею вдоль стены; палец ее дотронулся до какой-то кнопки, невидимой за гобеленом.
Зеркало, висевшее над камином, тотчас скользнуло по пазу, и за ним обнаружился стенной шкаф
– Сударь,– заговорила госпожа Абади,– я надеюсь, что вы окажете мне величайшую услугу… дайте мне клятву, просить о которой имеет право только умирающий.
– Говорите, сударыня, и, в чем бы ни заключалась ваша тайна, вы можете быть уверены, что имеете дело с человеком чести.
Казалось, ее успокоили эти слова.
– Откройте шкаф,– сказала она.– Там, среди других бумаг, лежит мое завещание, подписанное и засвидетельствованное. Завещанию этому будет дан обычный официальный ход, и речь идет не о нем. Там же лежат купоны ренты на предъявителя… И золото… Мешочек с двадцатью тысячами франков… Вы его видите?
– Да, сударыня.
– Быть может, вы небогаты,– продолжала она не без колебаний,– и потому было бы справедливо вознаградить вас за труды и неудобства, которые причинит вам моя просьба; возьмите эти двадцать тысяч.
– Это лишнее,– с улыбкой ответил он.
– Но почему же?
– Потому что у меня шестьдесят тысяч франков годового дохода, и этого вполне достаточно для моих нужд.
– Простите меня за бестактность,– сказала госпожа Абади.– А теперь я перехожу к самому главному: я чувствую, что мне нужно поторопиться. Видите шкатулку в глубине шкафа?
– Шкатулку?… Вижу.
– Дайте мне ее,– попросила госпожа Абади.
Он исполнил ее просьбу.
– Честь и интересы более чем сотни семейств заключены в этой шкатулке. Это священная вещь, которая была отдана мне на хранение и которую теперь должна отдать на хранение я. Как можно скорее передайте эту шкатулку ее сиятельству маркизе де Пресиньи.