Женщины-масонки
Шрифт:
– Ага!
– Оно было весьма несовершенным, ибо я мог охватить взглядом только свободное пространство. Деревья и высокие стены, увитые плющом и похожие на гигантские переборки, скрывали от меня все остальное. Однако я пришел к убеждению, что все эти жилища сообщаются друг с другом: я видел, как одни и те же лица переходят из одного в другое,– войдя туда с улицы Принца, они спокойно выходили на бульвар или на улицу Плюме. Вы заметили уйму маленьких дверей, буквально изрешетивших этот квадрат? Их там больше тридцати [82] .
82
Быть может, необходимо упомянуть о том, что с того времени, когда происходило действие нашего романа, и особенно после революции 1848 года, облик этого парижского района, если не совершенно, то, во всяком случае, значительно изменился. Большинство этих особняков заняты ныне религиозными общинами. Так, например, бенедиктинки, в былые времена именовавшиеся Дамами Церкви, разместились на улице Принца, где воздвигли весьма изящную часовню рядом с Армянским коллежем; во время службы вход туда общедоступен. Мы видели там самые чистые и самые красивые типы великой армянской нации. Сады, особенно сады особняка, известного под названием особняка Адамсона, частично потеснили, частично вырубили, и это очень жаль, ибо они были великолепны. Две маленькие дверцы заделаны, но следы от них можно разглядеть и сейчас. (Прим. автора.)
– Продолжайте, господин Бланшар!
– И хозяева, и слуги здесь исключительно женского пола. Что касается мужчин, то я видел только поставщиков да рабочих. Впрочем, ничего удивительного во всех этих передвижениях нет: то же самое происходит в любом большом парижском доме. Только вот что: с наступлением ночи там становится темно, как в печке, и я не знаю, куда деваются все огни.
– Они, конечно, в центре дома.
– Я тоже так думаю. Но я готов был провести хоть десять лет у окна на улице Принца, если бы не удивился еще больше.
– И поэтому вы спустились с вашей мансарды?
– Я спустился, полный решимости проникнуть на этот архипелаг из камня и листвы.
– Иного я от вас и не ожидал.
Тех наших читателей, которые, пожалуй, будут удивлены, что двое собеседников так свободно разговаривали на свежем воздухе, мы приглашаем самолично отправиться на бульвар Инвалидов в девять часов вечера; они убедятся, что нет другого места, где можно было бы более удобно беседовать о своих делах и даже о делах политических. Кроме того, мы попросим тех же читателей благосклонно принять в соображение, что приводимый нами диалог состоялся двадцать пять лет назад, когда бульвар Инвалидов посещали еще реже, чем в наши дни, и это было весьма удобно для таких встреч, о которых мы повествуем.
Гордый тем, что его рассказ вызывает безграничный интерес у слушателя, господин Бланшар остановился, погладил подбородок и, казалось, заколебался.
– Продолжайте! Продолжайте!– сказал Филипп, нервы которого были напряжены до предела.
– А как поступили бы вы на моем месте?– спросил господин Бланшар.
– Помилуйте!…
– Нет, нет, любопытно знать, что сделали бы вы?
– Понятия не имею.
– Согласитесь, что тут нужно было пустить в ход воображение Маскариля и изворотливость Сбригани [83] , что тут нужно было плутовать, как это делают слуги в старинных комедиях, смотреть в оба, держать ухо востро, постоянно быть начеку и держать наготове туго набитый кошелек, как это делал граф Альмавива, совавший кошельки в руки Фигаро!
83
Маскариль – персонаж комедии Мольера «Шалый, или Все невпопад», Сбригани – персонаж комедии Мольера «Господин де Пурсоньяк».
– Согласен.
– С этого я и начал; я принудил бы и вас поступить так же, господин Бейль.
Филипп промолчал.
Исчерпав все уловки, к которым иногда прибегают рассказчики, господин Бланшар продолжал:
– Сперва я пустил в ход самые обыкновенные хитрости. Я начал с дома, который стоит напротив нас; мне показалось, что он скромнее и доступнее других домов. Я постучался. Сторожиха открыла дверь и, разглядывая меня с головы до ног, спросила, что мне угодно. Прежде чем ответить, я рассудил за благо соблюсти правила вежливости и защитить свои интересы с помощью двадцатифранковой монеты. Привратница заворчала, взяла монету, осмотрела ее и вернулась в свою будку.
– Не поблагодарив вас?
– Не сказав ни слова. Удивленный таковым образом действий, я попытался было слабо протестовать, как вдруг она появилась опять с четырьмя монетами по сто су каждая; она сунула их мне в руку со следующими достопамятными словами: «В следующий раз обратитесь к меняле: он живет на улице Бак»,– и захлопнула дверь перед самым моим носом.
– Скверное начало!
– Совершенно с вами согласен. Но, подумав, что не все привратницы созданы по образцу этой железной женщины, я прошел чуть подальше и позвонил вон в тот особняк с колоннами, довольно кокетливый, но обнесенный железной оградой с остроконечными прутьями. На сей раз мне ответили собаки.
– Собаки?!
– Самые настоящие сторожевые псы во плоти и… с клыками. Они прибежали из псарни, где их бдительность, несомненно, поддерживается благодаря тому, что их плохо кормят. Я отступил. И что бы я еще не предпринимал, я всякий раз терпел поражение. Я изображал чиновника из налогового управления, починщика фарфоровых изделий, телеграфиста – и что же? Меня выслушивали вполуха и соответственно мне отвечали. Это привело меня в восторг
– Как?! Привело в восторг?
– Да, я был вне себя от восторга. Для меня это была комедийная интрига, испанская комедийная путаница; я стал действующим лицом комедий Лопе де Вега и Бомарше, я возобновил «Севильского цирюльника»: я менял костюмы и наречия, я вел осаду так же, как осаждали дом, где жила Розина, Альмавива и Фигаро.
– Да, но в отличие от них вы оставались за дверью!
– Слушайте дальше – ведь это был только первый акт,– сказал господин Бланшар.
– Значит, в конце концов вы что-то придумали?
– В конце концов я обратил внимание на садовника, который больше заботился о том, чтобы промочить горло, нежели о том, чтобы поливать цветы. Этот садовник приходил сюда каждое утро и уходил каждый вечер, ибо его принадлежность к сильному полу подвергала его такому же остракизму, как и всех прочих мужчин. Он проживал на улице Гренель, но свил он себе гнездо у виноторговца на улице Кометы. Свою роль я целиком позаимствовал из репертуара Опера Комик. Я все перенял у первого комика, включая в случае надобности и грим.
– И вы завязали знакомство с этим садовником?
– Однажды вечером я зашел в кабачок одновременно с ним. Я заблаговременно позаботился о костюме, который не мог не вызвать у него уважение: я был в блузе и в соломенной шляпе. Мой садовник принял от меня бутылку вина и нанес ответный удар: он побился об заклад на целый литр, что это только прелюдия к такому возлиянию, в котором мы скоро сравняемся со швейцарцами, с тамплиерами [84] и прочими выпивохами.
84
Тамплиеры (от франц. temple – храм) – духовно-рыцарский орден, существовавший с 1118 или 1119 г. до 1312 г.
– Черт побери! – произнес Филипп.
– Я пытался напоить его и заставить разговориться, но это мне не удалось. Этот бездельник был закупорен, как бутылка шато-марго. Он был приветлив, равнодушен и боязлив; род человеческий, по его мнению, состоял исключительно из садовников и пьяниц. Это его простодушие объяснило мне, почему он пользуется таким доверием в поселке женщин, где он ходил, куда ему вздумается, а на него и не смотрели и ни о чем не расспрашивали.
– И что же дальше?
– Когда мы вышли из кабачка, мой садовник был не в состоянии отличить тыкву от одуванчика. Должен признаться, что и сам-то я…