Женщины-масонки
Шрифт:
Этим вечером ее ждало торжество.
Это был ее праздник.
Гостиную освещали две лишние лампы. Каминные вазы были полны цветов. Каждый из гостей блистал тем скромным видом и той милой улыбкой, которые составляют славу провинции; в гостиной разговаривали вполголоса. Начавшаяся партия в пикет была прервана в самом разгаре. Катрин с растерянным видом бегала взад-вперед. В приоткрытой двери мелькнул белый передник кондитера, после чего господин Баливо встал и побежал отворять двери. Несколько нетерпеливых взглядов устремились к стенным часам. Появление помощника прокурора, чье пальто не могло совершенно скрыть огромный букет, увенчало собрание и подало сигнал к началу празднества.
В полночь все еще сидели в маленькой фиолетовой гостиной – случай доселе небывалый. Госпожа Баливо нежно сжимала руки дочери.
– Завтра я вместе с Катрин поднимусь к тебе в комнату,– зашептала она,– нужно поменять у тебя занавески на окнах. У меня есть муслиновые, с чудесным рисунком – я хочу сделать подарок тебе и твоему мужу: ведь вы обещали некоторое время пожить у нас!…
Через три дня после этого семейного праздника Марианна явилась к маркизе де Пресиньи.
Угрозами и просьбами она добивалась от Великого Магистра Ордена женщин-франкмасонок, чтобы та поставила свою подпись под приказом всеми способами преследовать Филиппа Бейля.
Все мольбы маркизы де Пресиньи оказались тщетными, и она уже собиралась поставить свою подпись под роковым документом, как вдруг вошел слуга и вручил ей какое-то письмо.
Дрожь охватила маркизу, когда она взглянула на конверт.
Это было письмо из Эперне.
Под встревоженным взглядом Марианны она распечатала конверт и вынула оттуда бумагу, которая была не чем иным, как свидетельством о смерти госпожи Баливо.
Глубокая скорбь переполнила сердце маркизы, и на мгновение лицо ее омрачилось.
Придя в себя, она повернулась к Марианне.
– Моя племянница Амелия – франкмасонка,– заявила она,– и ее муж отныне неприкосновенен.
XXII
АНОНИМНЫЕ ПИСЬМА
Теперь анонимные письма стал получать Филипп Бейль.
Вот одно из этих писем; оно написано не чернилами, а ядом и присыпано не песком, а клеветой:
«Вы уже невнимательны к Вашей жене: Вы предоставляете ей возможность проводить долгие вечера в обществе маркизы де Пресиньи. Неужели Вам ни разу не пришла в голову мысль о том, что столь исключительное доверие может не понравиться даже самой порядочности? Разве Вы не знаете, как рано или поздно мстят женщины за предоставленную им свободу,– мстят, пользуясь теми правами, каковых они прежде были лишены? Госпожа Бейль могла сначала удивиться, заметив, что Вы столь нетребовательны; теперь ей приятно видеть Вас таким, какой Вы есть. Если Вам угодно знать, как дорожит она часами свободы, которые предоставила ей Ваша беспечность, попросите ее посвятить Вам один из тех вечеров, которые она приберегает для тетушки,– например, завтрашний вечер.
Проницательный друг»
Это был триумф анонимных писем. Здесь все было продумано как нельзя лучше: вкрадчивый язык, удачный выбор слов, проявление симпатии, дружеская подпись – это письмо походило на змею, которая скользит и, извиваясь, выбирает подходящий момент броситься на добычу.
Презрительно посмеиваясь, Филипп внимательно изучил почерк этого доноса: почерк был твердым, крупным и вычурным.
Он сделал вывод, что это – оплаченный труд какого-нибудь писаря.
Тем не менее, хотя он обещал себе предать это письмо вполне заслуженному забвению, он не смог удержаться от досадливой гримасы, когда на другой день он услышал, как Амелия говорит лакею:
– Предупредите кучера, чтобы он был готов к восьми часам; сегодня вечером я еду к госпоже де Пресиньи.
Автор анонимного письма был хорошо осведомлен.
Решив задушить в глубине сердца всякий зародыш постыдных подозрений, Филипп, когда наступил вечер, объявил, что поедет в Оперу.
Сказавши это, он встал и приложился губами ко лбу Амелии, что для всякого учтивого мужа является наилучшим способом испросить у жены отпуск.
Пылкость, с которой она ответила на этот поцелуй, вызвала у Филиппа смущение и чувство неловкости, которых он не сумел скрыть.
– Что с вами, мой друг?– спросила Амелия.
– Внезапное удушье… Э, ничего такого, что могло бы вас встревожить.
– С каким видом вы это говорите, Филипп!
Он сел. Она села подле него.
– Хотите, я позвоню слугам?– продолжала она.
– Нет, не надо.
– Но вы побледнели! Надо послать за доктором!
– Не стоит, Амелия.
– Но что вы чувствуете?
– Мне уже лучше.
– Лучше?– недоверчивым тоном переспросила она
– Уверяю вас,– сказал он с улыбкой, чувствуя, что мало-помалу его подозрительность исчезала.
– В самом деле, вы уже не такой бледный.
Она снова принялась натягивать перчатки.
Нежность сменилась явной озабоченностью.
Можно было подумать, что она сердится на часы, которые, на ее взгляд, идут чересчур медленно Она то постукивала кончиком ботинка по вычищенной до блеска каминной подставке для дров, то снова садилась перед зеркалом, чтобы подправить что-то в своем туалете, уподобляясь художнику, который никогда не бывает полностью удовлетворен своей работой.
Наконец вошел лакей.
– Сударыня, карета подана,– объявил он.
Амелия радостно встрепенулась.
– Вы уже не страдаете, Филипп? – спросила она, повернувшись к мужу.
– Нет, все прошло.
– Вы испугали меня.
– Успокойтесь, мне лучше.
– Только лучше?
– Нет, совсем хорошо.
– Я хочу сказать, что если вам серьезно нездоровится, я ни в коем случае не оставлю вас одного,– продолжала она, оправляя платье.
– Не волнуйтесь!
– Значит, я могу поехать к нашей тетушке?
– Да разве вы нуждаетесь в моем разрешении?
Уже на пороге комнаты Амелия обернулась и послала ему воздушный поцелуй.
– Я безумец, а моя жена ангел,– сказал себе Филипп, оставшись один.– Я ревную через несколько дней после свадьбы! Право же, я не заслуживаю своего счастья!
И он отправился в Оперу, искренне потешаясь над своими первыми супружескими треволнениями.
Когда он проснулся на следующее утро, второе анонимное письмо приветствовало его пробуждение.
Некоторое время он пребывал в нерешительности и не выпускал письма из рук.