Женщины времен июльской монархии
Шрифт:
Луи-Наполеон, любивший женщин в теле, наклонился к Персиньи.
— С таким декольте, я полагаю, она может завоевать армейский корпус…
Г-жа Гордон запела. Ее густое контральто, ради усовершенствования которого она занималась фехтованием и стрельбой, заставляло дрожать люстры.
Слушая ее, принц высказался относительно будущего:
— Я знаю офицеров, — сказал он, — такая женщина могла бы соблазнить полковника. Кроме того, она сможет зачитывать прокламации.
После того как концерт закончился, принц приказал отнести ей трехцветный букет. Узнав, кто
— Как я могу отблагодарить принца? — спросила она у посланного Персиньи человека.
— Приняв его этой ночью у себя.
В полночь Луи-Наполеон и Персиньи явились в гостиную г-жи Гордон.
Хозяйка дома со слезами на глазах кинулась перед принцем на колени.
Он галантно поднял ее с пола и с огорчением отметил про себя, что едва доходит ей до груди.
— Я, конечно, не музыкант, но мне нравится ваша манера петь, — сказал он, устремив на нее свои бесцветные и непроницаемые глаза, которые так нравились женщинам.
Певица ответила ему взглядом, способным растопить ледяное жилище эскимосов.
Но к счастью, очаровательная английская служанка объявила, что ужин подан. «Луи предложил даме руку, — рассказывает Альфред Нейман. — Певица ухватилась за нее и решительно прижала ее к себе. Луи стало жарко, и он почувствовал, как краснеет. Рука его обнаружила, что она не носит корсета. Г-жа Гордон не отпускала его до тех пор, пока они не расселись за маленьким столиком, и как только это произошло, она тут же прижала свою ногу к его ноге. Тщетно пытался Луи обрести свою ироничность. От него было мало проку за обедом, и лицо его сохраняло ледяное выражение. Г-жа Гордон ничего этого не заметила, а если и заметила, то стала лишь еще более возбужденной. Она ела, пила и давила на колено своего соседа, которому некуда было отодвинуться».
После десерта г-жа Гордон заявила, что ей необходимо поговорить с принцем наедине. Персиньи встал, раскланялся и вернулся к себе в отель.
Оставшись наедине с Луи-Наполеоном, прекрасная Элеонора, движимая утробным бонапартизмом, встала, взяла гостя за руку и сказала:
— Не желаете ли выпить чашечку кофе, Ваше Высочество?
После чего, по словам Неймана, «она привела его в будуар, в котором находился огромный диван и маленький столик с кофейником, чашками, бутылочкой ликера и рюмками. Она закрыла дверь и демонстративно толкнула задвижку».
И тут произошло нечто невообразимое. Г-жа Гордон приблизилась к принцу, обхватила его своими мощными руками, приподняла, как малого ребенка, уложила на диван и принялась раздеваться с очевидным намерением совершить насилие…
Луи-Наполеон закричал и стал отбиваться. Увы, тщетно. «Гигантская певица, — пишет Симон Жоливе*, — вскочила на диван, и будущий Наполеон III исчез под ее могучими формами. Задохнувшись под юбками, ворохом кружев и чудовищными грудями дивы, бедняга попытался высунуть хотя бы свой нос, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха. Но в конце концов природное пристрастие к женщинам оказалось в нем сильнее чувства стыда и позволило ему проявить галантность в ответ на порыв, объектом которого он оказался…»
Так что все завершилось к взаимному удовлетворению.
После этого г-жа Гордон, вновь превратившись в приветливую хозяйку дома, налила им кофе… Выпив свою чашку, принц, понимавший толк в жизни, подмигнул мурлыкающей от удовольствия Элеоноре и опять увлек ее на диван, теперь уже по собственной инициативе, и с блеском осуществил руководство всеми операциями.
Впрочем, ему совершенно незачем было устраивать второе сражение, так как уже после первого было очевидно, что любовница Персиньи как раз та женщина, которая способна взять в руки полковника Водрея…
На следующий день Луи-Наполеон поделился с г-жой Гордон своими политическими планами. У певицы они вызвали мгновенный и безграничный энтузиазм.
— Ваше Высочество, — воскликнула она, — я очень хочу вам помочь. Ваше дело я считаю самым благородным в мире. Я буду сражаться за него как мужчина и, если понадобится, предам Страсбург огню и мечу. Не забудьте, что в Индии я охотилась на тигра и с моим бедным мужем исколесила всю саванну.
Принц постарался умерить темперамент пылкой красавицы, объяснив, что речь идет не столько о разрушении самого Страсбурга, сколько о приобретении в нем сторонников задуманного дела.
— С гарнизоном в 12 тысяч человек, сотней пушек и стрелковым оружием, имеющимся в арсенале, — сказал он, — есть все возможности превратить в милицию все население восточного края. После взятия Страсбурга мы двинемся на Париж. В Реймсе у нас уже будет армия в 100 тысяч человек, и за какие-нибудь максимум пять дней мы обоснуемся в Тюильри, под приветственные крики безумствующей толпы…
Элеонора, чья пышная грудь вздымалась в такт охватившему ее волнению, глядела на принца пылающими очами.
— Никогда бы я не подумала, что буду участвовать в подобном предприятии! — сказала она. — Что я должна делать?
Принц заговорил об офицерах, несущих свою службу в Страсбурге и командующих стоящими там войсками.
— Генерала Вуароля посетил один из наших друзей. Генерал — довольно боязливый человек, обязанный своим званием правительству Луи-Филиппа. И я не думаю, что мы можем на него рассчитывать. Остается полковник Водрей. Полковники иногда значат больше, чем генералы. Их влияние на армию более непосредственное. Кому удается убедить полковника, у того будет и полк; в балансе сил поддержка полка куда важнее, чем всех этих золотопогонников… Вот почему так важно уговорить Водрея… Любыми средствами!
Луи-Наполеон пристально взглянул на Элеонору и добавил:
— В этом и будет состоять ваша роль!
Г-жа Гордон сразу поняла, чего ждут от нее. Она с гордостью выпрямилась, и принц понял, что она готова в жертву общему делу принести свое тело…
Прошло несколько недель, и согласно плану, намеченному Персиньи, в Страсбурге был организован благотворительный концерт, в котором приняла участие Элеонора.
Все офицеры города явились послушать пение женщины, чью грудь, не жалея красок, с большим лиризмом описывали в газетах журналисты, разумеется, оплаченные принцем.