Женский портрет в три четверти
Шрифт:
Могилевский заправил свой межконтинентальный увеличитель очередным набором картинок, профессор поднял вверх руку, призывая нас быть особо внимательными, на этот сигнал отчего-то приплелся из корзинки О'Бумба и улегся рядом с увеличителем, пристально глядя желтыми глазами на светлое пятно под объективом. Появилось изображение. О'Бумба облизнулся, закрыл глаза и притворился спящим. Он увидел то, что хотел увидеть, и теперь мог спать.
Могучий пес, рыжий с белым, лохматый, добродушный, любимец публики, непривередливый и спокойный, пес, которого не боятся даже малые дети и от которого не убегают даже пугливые кошки,
Возле этого, на него похожего, сидел, обернув вокруг лап полосатый хвост, серый кот, ужасно знакомый, ужасно симпатичный, но не О'Бумба.
– Это не О'Бумба,- сказал Кравчук.
– А это не Бернар,- добавил сэр Уильям.
– Но вы знаете, кто?
– спросила Оля.
– Нет.
– Случайное сходство?
– Задав этот вопрос, дорогая леди, вы показали нам, что знаете на него ответ. Нет, не случайное сходство.
– Те тоже были похожи на Бернара и О'Бумбу?
– спросил Миша Кравчук.
– Да, но и они были несколько другими. Не такими, как эти.
Разницу легко уловить, но трудно передать словами. Наверное, это смог бы сделать профессионально наш друг Константин, но в тот момент его не было рядом со мной, а сейчас, полагаю, излишне объяснять то, что можно увидеть своими глазами.
– Бывают тонкие оттенки изображения, которые просто невозможно передать словами,- сообщил обществу Могилевский.-Что-то такое в выражении глаз, да мало ли в чем. Но я понимаю вас, профессор, и если тогда вы действительно увидели такое, то потом могли не раз ошибиться в поисках прототипа. Всякий профессиональный фотограф скажет вам, как размыто едва ли не все, что кажется незыблемым. Снимаешь дважды с интервалом в секунду дерево в безветренный день и получаешь разные снимки!
Про друзей грех думать дурное, но, по-моему, они морочили голову лично мне.
– Хватит,- сказал я.- Карты на стол. О каком сходстве речь? С кем сходство? Чей прототип? Когда тогда?
– Милый,- произнесла Оля тем тоном, которым врачи говорят с ослабленными детьми,- сэр Уильям имел в виду, что очень похож-ло картинку он видел раньше, давным-давно, правда, я не знаю, как он ее получил, но, думаю, тоже из каких-то белков, верно, профессор?
– и потом он искал прототип и нашел Бернара с О'Бумбой, они ужасно похожи на зверей с той картинки, и с этой тоже, но все-таки другие, потому что никто и ничто не повторяется в точности, верно, Саша?
– ни звери, ни люди, ни события, ни ты, ни я.
– Оля,- произнес Бризкок торжественно и вынул вновь из кармана огромный платок. Я был уверен, что он разрыдается, но он просто высморкался.- Вы сказали все так правильно, что я готов пересмотреть свое твердое убеждение, что женщинам не место в настоящей науке.
Слушать такие комплименты своей жене, я подчеркиваю, именно такие, а не какие-нибудь другие, очень приятно, но если бы профессор проявил последовательность до конца, как подобает истинному ученому, он просто обязан был упомянуть в своей тираде меня, ибо движущей силой Олиного умозаключения было мое непонимание. Кем были бы умные без дураков?
Это не к тому, что я дурак, а к тому, что Оля умная.
– Следующий слайд,- произнес Миша Кравчук тоном докладчика. Ему ужасно не терпелось посмотреть, что будет на следующей картинке. Вдвоем с Бризкоком они совершили очередную перестановку слайдов, и Могилевский показал нам новое изображение.
Прежде чем рассказать вам, что мы увидели на этот раз, хочу заметить, что кандидат наук Кравчук, начиная с сего момента, опять стал что-то черкать в своем дармовом глянцевом блокноте дармовой же авторучкой, противно цокая при этом и качая головой вверх-вниз, будто все идет по его замыслу и составленному им расписанию.
– Угу,- произнес Кравчук, разглядывая картинку.
– Что "угу"?
– поинтересовался я, может быть, не столь вежливо, как того требовали обстоятельства.
– Все,- неопределенно ответил Миша.- Было три проекции, теперь четвертая.
Он что, думает, будто я умею считать только до трех? Сам знаю, что четвертая. И впереди будут еще две, потому что из трех слайдов, если их перекладывать по-разному, можно набрать шесть сочетаний.
– А потом будут и пятая, и шестая,- высказался я как можно увереннее.Это понятно и школьнику. А что на них - такая же невнятица, как здесь?
Кандидат молчал, Бризкок молчал, Могилевский молчал, даже Оля молчала.
Потом, когда мы ехали домой, она сказала мне, что молчала потому, что очень меня любит и боится обидеть случайно вырвавшимся словом. А почему молчали остальные, спросил я. Они тоже меня любят? Оля промолчала и на этот раз, но теперь я уже знал почему.
А на картинке и вправду была невнятица. Не хаос, не сумбур, не цветовые пятна, не размытые структуры, а что-то совсем неправдоподобное, такое, чего нет и чему даже слова нет. Картина неизвестного художника, работающего в неизвестной манере и живописующего несуществующие события. Но притом строгого реалиста, я бы сказал, даже с определенным оттенком натурализма.
Левитан на Марсе. Шарден из тридцатого века.
Я все же думаю, что это был пейзаж. Хотя руку на отсечение не дал бы.
Но самое интересное, этот пейзаж или натюрморт (во всяком случае, я надеюсь, не портрет) был по-своему красив. Притягателен, что ли.
– Где это?
– спросил наконец Кравчук.
– Когда это?
– откликнулся Бризкок.
– Ракурс выбран гениально,- заметил Саша Могилевский.Если сдвинуть камеру чуть в сторону, центральные пятна сольются, розоватый тон уйдет, и тогда все рухнет. Художник может придумать, фотограф должен найти.
– А откуда ты знаешь, что это фотография, а не картина?
Это спросил я. Уж если быть самым глупым в компании, то до конца.
– Рисунок или живописное полотно можно сфотографировать, и для этого не надо много ума, хотя без умения и тут не обойтись,ответил Саша.- Но я не знаю, как снимок,- с этими словами он вынул все три слайда и показал их мне, повертев перед моим носом,- или даже три снимка, сложенные вместе,- он разъял стопку на три части,- можно превратить в картину.
И отдал слайды Кравчуку.