Жеребята
Шрифт:
– Что там происходит?
– спросила девушка со все нарастающей тревогой.
– Отчего они так кричат?
Игэа молча заворачивался в потрепанный плащ в полумраке носилок.
– Я схожу, посмотрю на все это поближе, - сказал он.
Но тут до них донесся крик глашатого:
– По древнему обычаю и закону Нэшиа Великого эти проповедники-карисутэ, странствовавшие по дорогам Аэолы и Фроуэро, и распространявшие свое гнусное учение, сейчас будут подвергнуты публичной казни.
Сашиа громко вскрикнула и хотела выпрыгнуть из носилок.
–
– крепко схватил ее Игэа, удерживая.
– Нет...
– мягко повторил он.
– Я не позволю тебе идти туда... не позволю тебе видеть эту казнь.
Он прижимал ее к себе, чувствуя, как стучит сердце сестры Аирэи Миоци.
– Обещай мне, обещай мне, клянись, что ты не выйдешь из носилок!
– взволнованно говорил Игэа. Сашиа молчала, словно онемела. Наконец, она произнесла несвоим, пустым, невыразительным голосом:
– Это странники-карисутэ. Наверняка там дедушка Иэ. Они схватили его.
– Я пойду и посмотрю, - решительно и твердо произнес Игэа, - если ты обещаешь мне не показываться наружу.
– Хорошо, - сдавленно ответила Сашиа.
Он выскользнул из закрытых носилок, завернувшись с головой в серый шерстяной плащ, и начал с трудом пробираться сквозь толпу.
– Мкэн, - кто-то пошевелил штору носилок. Сашиа не шелохнулась.
– Мкэн Сашиа, - настойчивее позвал чей-то знакомый голос, и она узнала Нээ, бывшего раба Миоци.
– Я пришел сказать мкэн Сашиа, чтобы она не тревожилась о ло-Иэ - он сейчас в Белых горах. Он прислал весточку... тише, не открывайте занавесь... я ухожу, мкэн... протяните руку...вот так... это письмо для ли-Игэа.
...Игэа приближался к помосту для казни, но толпа уже была такой плотной, что нельзя было сделать ни шагу. Он уже видел трех приговоренных - их лица, открытые и полные степной красоты, как у его Аэй, теперь светились иным светом.
Братья не видели Игэа в толпе - он был слишком далеко. Но он видел их синие глаза, их взгляд, в котором мешались печаль и веселье, взгляд, полный боли разлуки и радости ожидания, он видел, как ветер трепал их светлые волосы, как гривы коней.
– Ослепить!
– коротко приказал Нилшоцэа.
И в этот миг самый молодой из братьев-странников заметил Игэа в толпе и кивнул ему, и улыбнулся - он не мог сделать более ничего, связанный по рукам и ногам, привязанный к пыточному столбу. Он что-то сказал двум другим братьям - и они успели посмотреть на Игэа, прежде чем к ним приблизились палачи, несущие в уродливых щипцах куски раскаленного железа...
Толпа возбужденно гудела, пока трех странников убивали на ее глазах.
Когда их тела, наконец, были брошены на окровавленные доски, никто уже не обращал внимания на то, что странному фроуэрцу в поношенном белогорском плаще удалось пробраться к самому помосту.
Нилшоцэа, сладострастно улыбаясь, разговаривал вполголоса по-аэольски с начальником сокунов. До Игэа долетали фразы:
– Это - только начало, о ли-шо-Нилшоцэа!
– Они признались в родстве с Аэй-степнячкой, наложницей Игэа Игэ?
– Нет, о великий
– А это, несомненно, они... быстро вы их казнили, слишком быстро, - нахмурился Нилшоцэа.
– Вы проводили очную ставку с Игэа?
– неожиданно сладострастие на его лице сменилось злобой.
– Проведем, - бодро ответил сокун.
– Уже, как видишь, поздновато, болван!
– ядовито заметил Нилшоцэа.- Подайте мне носилки, надо навестить бедняжку Игъаара. Ни жив, ни мертв после своего мальчишеского поступка... как там Мриоэ?
– Ничего, сидит в подвале, скучает немного.
– В баню отвести его и одежду сменить, - фыркнул Нилшоцэа.
– Обмарался поди, от страха. Передай ему, что великий жрец Темноогненного помнит его и навестит, не лишив своих милостей.
...А Игэа, незамеченный никем, приложил белый лоскут ткани к изуродованной голове младшего брата Аэй. Белогорское полотно мгновенно стало багряным. Игэа убрал его глубоко - под плащ и под рубаху - и капли теплой крови коснулись его кожи, трясущейся в ознобе...
+++
Был уже вечер, и тени от уличных факелов беспомощно бились на холодном ветру, когда в дверь дома кузнеца Гриаэ постучали. Старший сын кузнеца не сразу отпер, долго рассматривая пришедших через щель между досок.
– Это друг Аирэи, - наконец, сказал он кому-то и отворил.
Игэа и Сашиа - на них были простые, бедные одежды - поспешно вошли в сени и увидели рядом с сыном кузнеца Нээ, бывшего раба Миоци.
– Фроуэрец и дева Шу-эна Всесветлого?
– раздался чей-то удивленный голос из темноты.
– Помолчи, - шикнул другой голос.
– Это сам ли-Игэа и мкэн Сашиа.
– Проходите, пожалуйста, - сказал Нээ.
– Мы рады вам. Пойдемте со мной.
Они прошли через нехитро украшенную горницу и вышли в маленький садик, обнесенный стеной. Нээ кивнул на лестницу, ведущую в подвал.
Игэа, а за ним и Сашиа, начали осторожно спускаться по истертым ступеням. Когда они оказались внизу, то в лицо им дохнул не запах сырости, а запах сухой и теплой земли.
Это был не подвал - вернее, не обычный подвал, где хранятся бочки и мешки с запасами на зиму и рабочие инструменты. Белый песок, принесенный сюда с берегов верховий реки Альсиач, толстым слоем устилал пол. На земляных стенах, укрепленных деревянными стволами негниющего дерева луниэ, мерцали простые светильники, полные масла.
В глубине, в темноте подвала возвышался камень - он был настолько бел, что светился во мраке. Сашиа и Игэа не сразу различили фигуру высокого человека, приникнувшего к камню-надгробию.
– Аирэи, - позвал Игэа первым.
Миоци, не удивившись, поднял над камнем свою обритую голову без жреческой повязки.
Игэа и Сашиа подошли к нему и стали на колени рядом с ним.
– Здесь, под этим камнем - Аэрэи Ллоутиэ, - сказал белогорец, касаясь белоснежного известняка.
Игэа расстелил на могильной плите "полотно молитвы" - оно уже было уже не алым, а темно-бурым, как осенние листья луниэ.