Жеребята
Шрифт:
– Да.
Потом он вздохнул. Потом он улыбнулся Каэрэ - ободряюще:
– Но она ни о чем не знает. Она не видела меня никогда... разве что мельком... и забыла, что видела...
У Каэрэ перехватило дыхание. Он не мог вымолвить ни слова.
– Я вел свой табун мимо того места, где была община дев Всесветлого, близ Ли-Тиоэй. И там я видел Сашиа, ее тогда звали Ийя... Она - сестра моего брата-совоспитанника Аирэи Ллоутиэ, нас вырастила Лаоэй, дева Всесветлого... Но я не позвал Сашиа с собой - я знал тогда, что однажды я пойду на поиски Великого Табунщика, один... и брошу всех... и умру в степи...
Эна натянул поводья, и его конь слегка заржал.
– И он решил - что ты сможешь это сделать.
Каэрэ хотел что-то сказать в ответ, но слов не было.
Эна протянул руку к лицу Каэрэ.
– Я сниму твою эцу, - произнес он.
– За это по закону отрезают пальцы, - ответил Каэрэ.
– Не догонят!
– засмеялся Эна, и золотая серьга упала на траву, в маки.
– Кто одел тебе ее?
– Миоци, - ответил Каэрэ.
– Аирэи?
– словно переспросил Эна.
– Он сделал недоброе дело, и это нужно было исправить... Спеши же! Тебя очень ждут в Тэ-ане!
– воскликнул Эна, дружески ударив Каэрэ по плечу.
– Слышишь, как рокочут подземные воды? Спеши! Весна Великого Табунщика да коснется тебя!
– И тебя!
– отвечал Каэрэ - единственное, что он мог сейчас сказать. Ветер трепал его темные волосы и густую гриву коня.
– А теперь - до Его весны!
– крикнул Эна, и ветер разнес его голос по осенней степи, а конь его взвился, и Каэрэ не видел его больше...
+++
Раогай сидела на сундуке, а Лаоэй жарила на углях очага рыбу. Обе молчали.
– Оэлай убежала, бабушка Лаоэй, - наконец, сказала дочь Зарэо чужим, хриплым от слез голосом.
– Ее никто не может удержать. Она стала безумная, совсем безумная!
Лаоэй молчала, только изредка печально кивала головой.
– Она сейчас где-то в лесах... бродит, кричит... ты знаешь, Оэлай берет деревяшку, пеленает ее и укачивает, и поет колыбельные ей... мертвой, сухой деревяшке... Это так страшно, Лаоэй.
Старушка снова кивнула, не отворачиваясь от очага.
– Что же ты молчишь, Лаоэй!
– в отчаянии воскликнула Раогай.
– Оэлай приходила сюда - как раз перед тем, как тебя привел ко мне твой отец, - наконец, сказала тихо Лаоэй.
– Мне не хватило сил ее удержать... и не хватило сил сказать об этом Зарэо.
Раогай спрыгнула с сундука, подбежала к деве Шу-эна Всесветлого, обняла ее и только тогда поняла, почему та молчала и скрывала лицо. Глаза ее были полны слез, они текли по ее морщинистым, впалым щекам. Лаоэй тоже обняла Раогай, нежно прижимая ее к себе.
– Вот и исполнилось твое желание, дитя, - прошептала она.
– Вот ты и поселилась у меня!
И слезы, крупные слезы, вновь заструились по ее старческим щекам.
– Не плачь, бабушка Лаоэй!
– проговорила, всхлипывая, Раогай.
– Может быть, она где-то здесь, в лесу, может быть, она еще придет...
– О, нет, Раогай, - печально ответила дева Всесветлого.
– Горе ее велико, и печаль гонит ее вперед, вдаль, никогда она не найдет себе покоя... Никогда она уже не вернется сюда...
+++
Было раннее
– Посмотри, Игэа - как сияют деревья рощи!
И он тоже выглянул, и приказал рабам остановиться и опустить носилки на землю.
Они пошли пешком через рощу. Листья, желтые и багряные, лежали под их ногами - ветра не было, и они не могли улететь прочь. Только солнечные лучи, играя средь обнаженных веток старых деревьев луниэ, заставляли светиться и деревья, и облетевшие листья, касаясь их.
Они подошли к пруду. На темной, усеянной листьями воде, замерли скромные рыбачьи лодки.
– Я всегда хотел управлять лодкой, - вдруг сказал Игэа.
– Ходить под парусом, на веслах. И отец подарил мне лодку - в день, когда мне исполнилось двенадцать лет.
Игэа остановился и отвел взгляд. Сашиа незаметно взяла его за теплые пальцы его левой руки.
– Это была великолепная лодка, Сашиа!
– продолжал Игэа немного изменившимся голосом.
– У нее был белый парус и мачта, а весла были обрамлены деревом луниэ. И я все утро, пока мы завтракали, смотрел на нее из окна, и почти ничего не ел. Отец погладил меня по голове и сказал: "Ты рад, мальчик мой? Она твоя, эта лодка! Сегодня я научу тебя ставить парус!" И мать моя улыбалась. И я выбежал из-за стола и помчался по лестнице вниз, перепрыгивая через мраморные ступени... и впрыгнул в лодку, и схватил весла в руки, и ударил ими, отталкиваясь от берега...
Игэа умолк.
– Я уже умел грести - и я доплыл до другого берега. Счастливый, с кружащейся от счастья головой, я выпрыгнул из моей лодки, ничего не видя и не замечая. Я не заметил сокунов. Я не заметил их, и моего отца, постаревшего на двадцать лет, мать, мою гордую мать, упавшую перед ними на колени, я словно ничего не видел и не понимал... они куда-то потащили меня...помню одно - словно укус змеи... нет, сотни змей в плечо... вот сюда, справа... и я потерял сознание...
Голос Игэа становился все тише - словно ему было трудно говорить.
– А когда я очнулся, то ...
– тут он попытался улыбнуться, - то я стал таким, как ты меня сейчас знаешь, Сашиа. И лодка, и лук - уже не для меня.
Он посмотрел на воду, сдвинув брови так, что над переносицей образовалась глубокая складка - от скорби и боли.
– Здесь холодно, Сашиа, - словно проснувшись, вдруг сказал он - заботливо и уверенно.
– Хорошо, что мы немного погуляли - после этого треклятого пира каждый глоток свежего воздуха в радость.
– Теперь мы - домой?
– спросила Сашиа, держась за его плащ.
– Да, к Аирэи.
Они оба умолкли, и в наступившей у темного осеннего пруда тишине раздались крики глашатаев с базарной площади, у храма Ладья.
– Что они кричат?
– в неясной тревоге спросила Сашиа.
Игэа тоже был взволнован, но ничего не сказал. Они поспешно сели в носилки.
...Быстроногие и сильные рабы доставили их на площадь очень скоро.
– Эй, дорогу!
– раздались выкрики стражников, но Игэа, слегка раздвинув шторы, дал знак рабам остановиться.
– Я думаю, Сашиа, тебе не стоит выходить наружу, - твердо, почти как Миоци, сказал он.
– Здесь толпы народа.