Жеребята
Шрифт:
Эна радостно кивнул, и они запели - Каэрэ порой умолкал, так как не помнил все слова.
В день, когда о Нем забыли,
И не думали искать,
Он явился, как Табунщик -
Жеребят своих собрать.
Лук напряг Он разноцветный,
Повернул ладью Он вспять.
Кто сумел Его увидеть,
Тот не сможет потерять.
Усмирить
Повернувший вспять ладью -
О, светла Его дорога!
О, светла стезя Его!
О, табун неукротимый
Быстроногих жеребят!
Через море эти кони
Не промчаться - пролетят.
Он шагнул до горизонта,
Он шагнул за край небес
Натянул свои поводья
Как цветной небесный лук
Усмирить сумел он воды,
Перейдя через поток
Он, в расселины сошедший,
Жеребят Своих нашел,
Он измерил дланью небо,
Шагом землю обошел.
В день, когда решили люди -
Небеса навеки спят,
Он явился, как табунщик,
Собирая жеребят.
Перебросил лук чрез небо,
Повернул ладью назад,
Жеребят его копыта
По степной траве звенят
Усмирит морские воды
Повернувший лодку вспять.
Кто сумел Его увидеть,
Тот не сможет потерять.
– Так он - человек?
– спросил снова Каэрэ, когда они закончили петь.
– И человек, и жертвенный жеребенок. Ты, конечно, знаешь историю о верном и неверном жрецах?
– "Если один неверен, то другой из них верен"? Я слышал, но не понял ее.
– Эта история толкуется так. Верный жрец - это сам Великий Уснувший. Когда никто на земле не верен, он приходит и сам становится жертвенным животным, чтобы земля была верна небу.
– Ты красиво говоришь, Эна, - сказал Каэрэ.
– Где ты учился?
– Степняки учили меня ставить юрты, - задумчиво сказал Эна, - пасти коней. Учили, как не потеряться в степи в буран. Старый белогорец, ушедший в поисках Великого Уснувшего в степь, научил меня древнему искусству оживлять кости больных людей. Но о Великом Табунщике я узнал впервые от девы Всесветлого у водопада. И еще знаю то, что нельзя рассказать, но то, что сам Великий Табунщик открыл мне, - отвечал Эна.
– Посмотри!
– вскричал Каэрэ в тревоге.
– Это же
– Эна, Эна!
– девочка в синем платье бежала к ним навстречу.
– Циэ сказал, что, когда Великий Табунщик был маленький, то он лепил из глины маленьких птичек... и лошадок... и они оживали!
– Это, быть может, и правда, - серьезно ответил Эна, протягивая к ней руки.
– Эна, а еще Циэ говорил, что Великий Табунщик, когда был маленький, убивал тех детей, с которыми он играл, когда они его обижали, - добавил стоящий позади Лэлы Огаэ.
– Это - неправда, - твердо сказал Эна.
– Это выдумка степняков. Не надо верить всему, что говорят о Великом Табунщике.
– А как же узнать о нем?
– продолжал спрашивать Огаэ.
– Надо сердцем знать, какой он, - ответил Эна и улыбнулся.
– Ты научишься когда-нибудь... В степи много небылиц говорят о Великом Табунщике... Никогда он не убивал и не убивает, каждый, кто его встретил, это понимает.
– Но это же страшно - встретиться с ним?
– упорно спрашивал и спрашивал ученик белогорца.
– Да - страшно. Жеребенок Великой Степи велик и страшен, потому что он - живой. Когда он взирает на человека своими дивными, прекрасными очами, полными любви и страдания, от его взора гибнет смерть. И если ты пропитан смертью, то встреча с Великим Жеребенком полна боли, потому что он уничтожает своим взором смерть в тебе, поворачивает Ладью вспять.
– Я бы перетерпел эту боль, - серьезно сказал Огаэ.
– Ой, чуть не забыла!
– завопила Лэла.
– Мы там видели Каэрэ, он нарисован на скалах!
– Он не нарисован, Лэла, - поправил Огаэ девочку с видом старшего брата.
– Там, на скалах, выбиты изображения многих людей, а один, самый главный - похож на Каэрэ.
– Самый главный, говоришь?
– попробовал засмеяться Каэрэ. Он посмотрел на Эну - на лице того не было и тени улыбки.
К ним тем временем взобрался запыхавшийся Циэ.
– Вниз ходи делай! Опасно здесь ходи делай!
– Зачем ты оставил Аэй одну?
– строго спросил Эна.
– Город проклятый, скалы проклятые, не ходи делай туда!
– не обращая внимания на слова Эны, продолжал Циэ возбужденно.
– Циэ, забери детей и иди к Аэй, а мы с Каэрэ пойдем дальше, - отвечал ему Эна. И в повороте его головы с разметавшимися огненными волосами, и в орлином профиле было что-то такое, что Циэ смолк и перестал махать руками.
Эна шел вперед уверенными шагами, Каэрэ следовал за ним. Черная и рыхлая земля сменилась твердым камнем. Тут и там валялись обломки глыб - многие из них были с надписями из странных букв, отдаленно напоминавшие те, которые были в свитке Огаэ. Некоторые скалы несомненно, были стенами домов - Эна и Каэрэ шли через город. Они миновали беспорядочно лежащие глыбы и оказались перед высокой стеной. Ветру не удалось до конца стереть на ней изображения тысяч людей - мужчин, женщин и даже детей - кто был на руках у матери, кто-то стоял рядом с отцом. Люди обступали место диспута. Спорили трое: один был одет, подобно Миоци, по-белогорски (с тех пор традиции Белых гор мало изменились!), другой - с вышивкой на рубахе, как у семьи Зарэо, аэолец. А третий, стоящий в центре, одетый в рубаху и плащ странника, словно Иэ, смотрел в сторону собравшихся людей, в сторону Эны и Каэрэ, делая призывающий жест.