Жернова. 1918–1953. Книга шестая. Большая чистка
Шрифт:
Вслух же произнес:
– Тебе, Лева, бояться нечего: ты не член партии. Иди и спи спокойно.
– Тебе, Алешка, хорошо говорить: тебя сам Сталин знает, небось не тронут…
– Может, это-то и есть самое слабое мое место, – горестно усмехнулся Алексей Петрович и, вынув из рук брата окурок, жадно затянулся дымом.
Снизу, из-под пола, донесся приглушенный женский вопль и тут же оборвался, точно женщине зажали рот рукой.
Братья замерли, прислушиваясь к наступившей тишине. Тишина длилась недолго. Внизу затопали по деревянным ступенькам крыльца, невидимого из этого окна, захлопали дверцы автомобилей, по всему дому отдался стук наружной двери. Заурчали двигатели и затихли вдали. Через минуту
– Самое страшное, что я, например, совершенно не представляю, на кого нацелена эта чистка, – произнес Лев Петрович трагическим шепотом. – Ты говоришь: партия. Но заместитель директора нашего института беспартийный. Его-то за что?
– Мало ли, – опять заосторожничал Алексей Петрович. – Сталин говорит, что многие из высокопоставленных партийцев зажрались, большинство не умеет работать в новых условиях, кто-то стоит на стороне Троцкого, что среди определенной части советских и партийных работников все чаще встречаются казнокрады и взяточники. Вспомни, как Дзержинский, будучи наркомом желдортранса, расправлялся с теми, кто пользовался своим положением для собственного же обогащения. Вспомни, как Троцкий, сменив его на этой должности, распустил всю эту сволочь. А нынче, говорят, огромная часть бюджета страны уходит неизвестно куда. И что в таком случае делать Сталину? Беда в том, что прошлые чистки не дали почти никаких положительных результатов.
– Ах, Алексей, это все не то! – перебил Алексея Петровича брат. – Ты помнишь недавнюю статью Бухарина о том, что Россия уже не та, что была при царе, что она из страны Обломовых превратилась в страну трудового народа? Да и раньше он будто бы ошибался, говоря о России только в отрицательном смысле? Помнишь? Еще Бухарин помянул советский патриотизм – чудеса! Может, вот в этом смещении в сторону от прежних позиций и кроется вся нынешняя чехарда с кадрами? А? Как ты думаешь?
Алексей Петрович неопределенно повел головой.
– А статья Альтшулера в «Правде»? Это надо же, чтобы Альтшулер своих единокровных Лившица, Радека, Дробниса и прочих жидов сравнивал со Смердяковым! В голове не укладывается!
– Приспичило, вот и сравнивает. Еще сильнее приспичит – сравнит с Карамазовым. Впрочем, там не одни жиды, там и русских полно, – вяло поправил брата Алексей Петрович, имея в виду закончившийся в январе процесс по делу Пятакова, Муралова, Серебрякова, Радека и других партийных деятелей.
– Так в том-то и дело! – воскликнул Лев Петрович возбужденно. – У нас поговаривали, что Сталин мстит жидам за то, то они будто бы хотели лишить его власти и даже убить. Но если бы одним жидам, было бы понятно, а то ведь всем без разбору…
– Почему же без разбору? Думаю, что система обязательно должна присутствовать, – не выдержал Алексей Петрович нейтрального тона. – Не думай, что Сталин не ведает, что творит. Что касается русских, так среди нас столько жидовствующих, что самих жидов переплюнут.
– Ну да, есть, конечно, кто спорит. И все-таки дело не в них. Ты, Алешка, не представляешь, какая у нас в институте царит паническая атмосфера! Все ходят, как в воду опущенные. Еще недавно я мог со своими коллегами говорить обо всем, обсуждать любые технические проблемы. И не только проблемы, но и тех, кто так или иначе стоит за этими проблемами. А что теперь? Теперь среди нас появились так называемые секретные сотрудники. А попросту – сексоты. И никто не знает, кого завербовали… – или как там это называется? – в эти самые сексоты. И что они докладывают тем, кто их завербовал. Это ужасно, Алешка! И унизительно. А сегодня – общее собрание института. Поговаривают, что на собрании будет присутствовать сам Хрущев.
– Да-а, если Хрущев, то дров у вас наломают – это как пить дать. Я слышал, что после каждого его такого участия в подобных собраниях, НКВД арестовывает народ пачками. А впрочем… Тебе бы лучше отвертеться от этого собрания, Лева.
– Это невозможно: вызовет подозрение.
– И в чем же могут тебя заподозрить?
– Не знаю, – недоуменно вздернул плечи Лев Петрович. – Ничего не знаю. В голове пустота – и ничего больше. А в душе страх. Даже не знаю, откуда он взялся.
– Надеюсь, ничего антисоветского в твоих речах не было, – спросил Алексей Петрович, беря брата за рукав пижамы.
– Господи, Алешка! Какая там антисоветчина! Обычный треп! Конечно, этот треп можно повернуть и так и эдак. Но ведь все из нас, даже очень недовольных нынешними порядками, знают, что прошлого не вернешь. Следовательно, если и высказываются какие-то критики, то исключительно из желания улучшить нынешнее состояние. В частности, в котлостроении. А за это не судят… Вернее – не должны судить.
– Тогда тебе не о чем беспокоиться.
– Я тоже так думаю. Но на душе пакостно. Очень пакостно. Предчувствие какое-то…
– Ерунда! – грубо оборвал брата Алексей Петрович. – Какое еще предчувствие? Выдумываешь бог знает что. Пошли-ка лучше спать, – предложил он. И добавил с кривой ухмылкой, которую Лев Петрович разглядеть в темноте не мог: – Утро вечера мудренее.
– Что ж, пошли, – согласился брат с явной неохотой и первым направился в свою спальню.
Алексей же Петрович задержался. Ему вдруг стало тошно и от ночного визита к нижним жильцам, и от бессмысленного разговора с братом, разговора, который ничего не разъяснил, а лишь растревожил душу. Он решил, что сегодня не пойдет ни в Союз писателей, как предполагал еще вчера, ни даже в Ленинку. Ему не хотелось видеть ни чего-то ожидающих от него глаз, ни слышать деланно бодреньких разговоров. Он боялся, что в Союзе писателей его втянут в какую-нибудь авантюру, в библиотеке кто-то заинтересуется книгами, которые он станет читать… Черт знает что!
– Что там случилось? – тревожно спросила Маша, когда Алексей Петрович вытянулся рядом с ней под стеганым одеялом.
– Ничего, – прошептал он, подсовывая руку под ее голову. – Приезжали к нижним жильцам.
– Ужас-то какой, – как эхо откликнулась Маша, прижимаясь к нему своим теплым и мягким телом.
– Спи. Нас это не касается.
Глава 10
Актовый зал проектного института, в котором работает Лев Петрович Задонов, забит до отказа. На небольшой сцене за двумя составленными в ряд столами, покрытыми красным сукном, президиум из полутора десятков человек. В первом ряду, непосредственно за столом, сидит исполняющий обязанности директора института молодой кандидат технических наук, ни сном ни духом не предполагавший такого крутого взлета своей карьеры; он волнуется, тревожно оглядывает зал, без нужды перебирает какие-то бумажки.
Рядом с ним секретарь райкома партии, старый коммунист с десятилетним дореволюционным стажем. Он выложил рабочие руки на красное сукно и уставился в одну точку из-под кустистых бровей. Тут же институтский парторг, председатель профкома, секретарь комитета ВЛКСМ. За ними жмутся во втором ряду несколько постоянных активистов из числа рядовых сотрудников и рабочих экспериментальных мастерских.
Зал глухо гудит в ожидании открытия собрания. По рукам ходят списки сотрудников, политическое лицо которых намечено сегодня обсудить. Всего в списке двадцать человек. Ни человечком больше, ни человечком меньше. Вся двадцатка расположилась в первом ряду. Бледные, не выспавшиеся лица, жалкие улыбки, согнутые плечи, зажатые меж коленями руки. Среди двадцати две немолодые женщины: одна секретарь-референт уже арестованного директора, другая заведующая научной библиотекой.