Жертва особого назначения
Шрифт:
– Не надо, – сказал я. – Не надо.
– Только Аллаху ведомы наши жизненные пути. Скажи: это предопределено Аллахом, и он сделал, как пожелал. А потом иди дальше.
– Ты веришь в Аллаха?
– Нет. Но эти слова помогают справиться с собой, когда ты кого-то потерял. Ему уже ничем не помочь. Проблема в тебе.
– Да, – согласился я. – Во мне.
– …
– У тебя есть гашиш?
– Что?
– Гашиш. У тебя же он бывает.
– Но ты… Тебе нельзя. В таком
Я молча посмотрел на нее. Амани какое-то время колебалась, но потом встала и пошла за трубкой.
Я курил гашиш первый раз. Честно, первый. Как-то так получилось, что я с детства какой-то не такой. В компании меня невозможно было сподвигнуть на то, чтобы выкурить бычок или там хлебнуть какой-то бормотухи. Все делали это за компанию, а я нет. И даже гордился тем, что все делают так, а я по-другому. Всегда шел против течения. И дальше как-то я никогда не жил для себя. Не пытался поддаться соблазнам.
Курение гагиша – это орбита. Недаром опытные наркоманы называют прием наркотика «слетать в космос». Или «сходить на орбиту». Я и был на орбите. Мое тело было почти что невесомым, это трудно передать словами, не уверен, что даже космонавты могут такое испытать. Я летел, а вокруг меня были звезды – разноцветные и так близко, что их можно было потрогать руками. Земля была рядом, я ее видел точно так же, как ее видят космонавты. И солнце было, и от него исходило тепло, но не испепеляющее, а ласковое. И луна тоже была.
И возвращаться на грешную землю совсем не хотелось. Я знал, что место человека здесь. В пространстве, в свободном полете. А не на земле, где мы убиваем друг друга. Я готов был парить вечно.
Вот только любой полет рано или поздно заканчивается. Кроме одного, последнего.
После очередной затяжки я увидел Аль-Малика. Он сидел по-турецки напротив меня и пыхал косячком. Я попытался его ударить, но он без труда отбил мою руку.
– Э-э, – сказал он. – Не мешай. Вот, дерни лучше.
– Мразь, – сказал я. – За что?
– Что – за что?
– За что ты убил Вована?
– Ты же знаешь, что это не я, – сказал Аль-Малик. И улыбнулся так мерзко, что мне захотелось его ударить. Но я не ударил.
– А Красина – тоже не ты?
– Красина я. – Аль-Малик сидел напротив меня, довольный и горделивый, как пьяный палач. – Здорово я их поймал, правда?
– Мразь.
– Не. Ошибаешься. Это ты – мразь. Хоть тебе никто этого и не скажет. Но в историческом контексте ты – мразь.
– Это почему?
– Потому что ты предал своих дедов и прадедов. Помнишь, что ты говорил своей шлюхе.
– Она не шлюха, ты, подонок.
– На вот, пыхни, пыхни, пыхни.
Я
– Она шлюха, потому что ты к ней относишься как к шлюхе. Просто используешь ее для удовлетворения своей похоти.
– Да что ты знаешь?! – заорал я, а может, и не заорал, а просто сказал. – Я ей замуж предлагал выйти, понял?!
– Да? Она не говорила.
Дьявол. Он – дьявол. Сатана. Шайтан. Совсем не просто так эти слова созвучны.
– Отойди от меня, – сказал я и попытался положить крест. – Наша сила в могуществе Господа Нашего!
Не знаю, это ли говорят экзорцисты, когда изгоняют дьявола. Но мне больше ничего в голову не пришло. Это из «Дракулы» Брэма Стокера, я фильм смотрел.
Но дьявол не ушел. Вместо этого он снова пыхнул косячком.
– Хочешь, скажу, в чем ты не прав? В чем вы все не правы?
– Скажи, мразь.
– Хватит называть меня мразью. Вы виновны в том, что забыли дело наших дедов. Продались за миску похлебки. Это говорю тебе я, шайтан. Страшно?
– Да пошел ты. Я тебя не боюсь. И рано или поздно убью, понял?
– Попробуй. Знаешь, как я стал таким, как сейчас? Аль-Шайтаном?
– Нет.
– Так послушай. Когда меня посадили в лагерь, там была библиотека. Хорошая библиотека. Там были старые книжки. Других не было. Советские старые книжки и газеты.
– И там было написано «Аллах Акбар»? Так, что ли?
– Нет, ни хрена такого там было не написано. Там было написано, как пацаны бросались со связкой гранат под танки, потому что танки нечем было остановить. Понял?
– Ни хрена не понял.
– То-то и оно. В лагере была ячейка. Я даже сначала хотел порезать их. Собирал людей. А потом я понял – они такие же, как и те пацаны, которые бросались под танки. Он искренне верили – в отличие от нас.
– В Аллаха? – уточнил я.
– Да, в Аллаха, – согласился Аль-Малик. – Но какая разница? Любой искренне верящий – не важно во что – лучше, чем тот, который не верит ни во что вообще. Ты не согласен?
Это было сложно для моих мозгов. Поэтому я пыхнул еще раз.
– Не-а, – сказал я. – Ни хрена.
– А почему? Можешь сказать?
– А что? Что говорить? Ты же воевал в Сирии. Убивал там наших. Посмотри, что сделали со страной. Раньше там жили люди. А теперь там ад.
– Да, но как там жили.
– Нормально жили.
– Это не жизнь. Там была спецслужба, как и здесь. Раз в год она хватала одного из тысячи, тащила в подвал и вырывала ногти. А остальным девятьсот девяносто девяти было по хрену. Они думали, что придут не за ними.