Жертва
Шрифт:
Эй, кто там? Почему неслышно ступаешь? Кто это? Ты?! Георгий Саакадзе?! Кто пропустил?! Зачем лег на ковер? Почему молчишь?! Опять смеешься?! Рано! Ты еще не выиграл! Вставай, прошу тебя! Вот вино, пей! Поговорим, наконец, как двое равных…".
Шадиман пятился к потайной двери. Цепляется за столики, занавеси, лимонное дерево. Толкнул подставку, фарфоровая ваза качнулась и со звоном рассыпалась на полу.
Шадиман в ужасе отшатнулся. В черном квадрате двери белело покрывало. Он схватился за сердце, силился крикнуть.
– Что с тобой, Шадиман? Не ты ли ждал меня в этот час? Мой князь, уж не хотел ли рассмешить меня, разговаривая с моей тенью?
Покрывало соскользнуло. Блеснули светло-каштановые косы. Холодные глаза смотрели на Шадимана.
Шадиман отдернул занавес. Замелькали огни Тбилиси. С шумом Куры в окно ворвался свежий ночной воздух. Шадиман бросился к княгине Цицишвили, судорожно сжал ее. Рванул платье, жадно впился в обнаженные плечи… Он ненасытно целовал удивленную женщину. Он впитывал жизнь в свое похолодевшее сердце.
Полночь. Цитадель ярко освещена. В большой башне Саакадзе слушал ханов. Он понял: Шадиман успел договориться с ними. Нет, далее выжидать опасно.
– Да, храбрый Карчи-хан, надо привести в покорность раньше крупных князей, мелкие покорятся сами.
– Предлагаю разрушить деревни, изрубить непокорных, особенно кахетинцев, – твердил Вердибег.
Саакадзе оборвал долгий спор. Он настаивает на необходимости растянуть колонны сарбазов от Тбилиси до Самухрано и этим не допустить Мухран-батони и Ксанского Эристави соединить их войска. Такая мера помешает и Гуриели, союзнику Мухран-батони, приблизиться к Тбилиси.
– Мухран-батони никого не признает, вот с него и начнем. Но прийти в Самухрано надо мирно. Отрубим голову, хвост отпадет сам. Сильных князей попробуем склонить уговором и обложить данью. Истребить всех можно, но лучше с пользой.
Ханы повеселели… Владения Мухран-батони! Богатства и изобилие табунов. Шелк и отары скота. Вино и ковры! Иншаллах, персидский стан будет переброшен в Самухрано. И, конечно, Непобедимый прав, – растянуть войска надо, это обеспечит вторжение иранцев в глубину Картли.
Но когда шаги Саакадзе заглохли, ханы обсудили и кровавый план Вердибега. Довольные возможностью провести Саакадзе, решили держать его в неведении.
– Саакадзе говорит, начнем с головы, но сам он думает удлинить руку. Бисмиллах! Кого он хочет обмануть? Пусть грузин заранее посыплет себя пылью, – смеялся Вердибег.
В деревянной чаше синели дымчатые сливы. Около чаши дремал торговец. Но некогда было сворачивать коней. Матарс, Пануш и Элизбар, гикнув, перемахнули через фруктовый ларек. Они понеслись по Тбилиси, не замечая ни дороги, ни людей.
От возбуждения «барсы» сначала давились словами. Возложенная на них впервые дипломатическая миссия у пшавов и хевсур проведена блестяще. То ли хевсуры и пшавы сами ненавидят персов, то ли рады оказать Картли услугу, но обещали больше, чем просил Матарс, Пануш и Элизбар. Подымается Арагви пшавская и Арагви хевсурская. От Орцхали до Ильто бушуют горы. По скатам Борбало и Накерали уже спускается могучая конница.
Как всегда перед боем, Саакадзе долго беседовал с «барсами». Все взвесил Саакадзе: ущелья и реки, долины и леса, часы ночи и дня, солнце и туман, преобладающую силу врага и преимущество нападающих.
Обсудив все случайности и получив точные указания, «барсы» на рассвете снова разъехались. Даже Гиви отправился с Элизбаром в Среднюю Картли к арагвинцам, Дато с двумя дружинниками выехал к Эристави Ксанскому, Матарс и Пануш – в Нижнюю Картли, Ростом – в Ананури, к Зурабу.
Позже Даутбек и Димитрий тайно направились к Черному морю в крепость Гонио. Там под защитой турок укрылся от Карчи-хана царь Теймураз. Саакадзе, зная влияние Теймураза на кахетинцев, просил его вернуться в Кахети для разгрома иранцев.
Все «барсы» должны были встретиться с Саакадзе у Мцхета. В монастырях, на высотах, в зарослях лощин, в запертых храмах, в лесных дебрях «барсы» читают народу воззвание Георгия Саакадзе.
И, вспоминая прошлое, снова на призыв Саакадзе сбегался народ. Бросают мотыгу, бросают пилу, прячут плуг, засыпают ормо. Хватают шашки, дубинки, кинжалы, щиты. Засовывают за пояс топор. Накидывают бурки и бегут. Бегут из деревень, замков. Бегут в Ничбисский лес.
У Медвежьей пещеры гудит народ. Сюда по десяти горным тропинкам стекаются крестьяне Верхней, Средней и Нижней Картли. Мсахури, глехи, месепе – нет различия. Саакадзе всех называет одним именем – воин.
Ждут Квливидзе.
Жужжит, как встревоженный улей, лес. День, два.
Переломился сук, взметнулись ветви. Из зарослей, размахивая нагайкой, вынырнул Квливидзе и врезался в гущу обрадованных крестьян.
Нодар, лихо подкрутив усики, сбросил башлык.
– Э-хе! Квливидзе! Победа, батоно! Победа!
– Что кричите?! Боитесь, Шадиман не услышит?
– Чертей не боимся, сами бодаться научились! – выкрикнул рыжебородый.
– Скажи, батоно, правда, князья тоже идут с нами?
– О себе думайте! В день сражения тощий конь больше пригодится, чем тучный бык.
– Э-хе, батоно! Хорошо, что пришел!
В лесу становилось тесно. Замелькали чохи, куладжи, бурки, папахи, башлыки. Ополченцы жгли скупые костры. Роняли отрывистые слова. Перебирали стрелы, на оселке точили кинжалы, тряпками обвязывали копыта коней.
Появились азнауры – царские, княжеские. Особенно бурно были встречены Гуния и Асламаз. Они больше года скрывались в Имерети, но до этого долго бродили по Тереку. Хотели передать атаману просьбу Луарсаба о помощи, но застали пустые поселения. Казаки всем войском ушли против крымских татар.