Жертва
Шрифт:
– Бабушка уехала, сама виновата, не время ходить в гости, когда дождь на дворе.
– Не время господина защищать, когда азнауры велят вооружиться против персов.
– А тебе какое дело до азнауров? Ты кто?!
– Я?! Грузин!
– Ишак ты, а не грузин!
– Сам ишак и на ишаке джигитуешь!
– Что?!
– Тебе сколько лет?!
– Шестнадцать! А это тебе за бесхвостого мула, а тебе за ишака, – и парень наотмашь ударил одного в глаз, а другого в зубы.
Все вскочили, кроме прадеда Матарса. Началась
В гущу драки спокойно протиснулся высокий незнакомец, разбрасывая дерущихся. Он явно защищал парня.
– Почему не в свое дело вмешиваешься! – спросил с досадой прадед Матарса, смолоду любивший драки. – Если чужой, смирно смотреть должен, почему мешаешь?
– А если не чужой?!
– Тогда только одну сторону должен бить, почему всех разбрасываешь?
Парень вцепился в грудь пришельцу.
– Ты за Саакадзе или против?!
– И за и против! – проговорил пришелец, сбрасывая бурку и башлык.
– Георгий Саакадзе! – вскрикнул юркий ностевец.
– Георгий Саакадзе! Саакадзе! Саакадзе! – удивленно, испуганно и обрадованно крикнули ностевцы.
И сразу наступила настороженная тишина. Ностевцы молча, с изумлением рассматривали Георгия, его простую азнаурскую чоху, всем памятную шашку Нугзара и некогда преподнесенный ностевцами кожаный с серебряной чеканкой пояс.
Георгий положил руку на плечо парня.
– Придешь ко мне в замок, получишь коня, шашку. Отправишься к азнауру Микеладзе, пусть зачислит тебя начальником над десятью. Будешь драться за азнауров.
Долго смотрели пораженные ностевцы вслед удаляющемуся Саакадзе.
Мествире раздул гуда-ствири и тихо стал наигрывать песню:
О времени Георгия Саакадзе,Времени освежающего дождя…Силясь унять волнение, Георгий вбежал на площадку Ностевского замка. Там стояла Русудан, бледная, с протянутыми руками. Он упал на колени, обхватил ноги Русудан и спрятал в складках ее платья пылающее лицо.
– Русудан, о моя сильная Русудан! Кто сравнится с тобой в уме и красоте? – шептал Георгий, с ужасом думая: «Неужели двоих люблю?»
– Что с тобой? Разве мы не виделись в Горисцихе?! Или ты виновен передо мной?.. О Георгий, дай взглянуть в твои глаза! Георгий, Георгий! Русудан не переживет измены… Скажи!..
– Нет, моя Русудан! Только ради тебя бьется любовью сердце, только тебя помню в своих желаниях! Но…
– Не говори, Георгий, подожди!.. Дай еще минуту верить в мое счастье! – Русудан схватилась за сердце.
– Что ты подумала, моя Русудан? Меня смутило видение далекого детства. Я потрясен встречей с моей сестрой.
– Тэкле?! Говори! Говори, Георгий! Прости мою женскую глупость: от любви она.
Шах, Караджугай-хан, Эреб-хан, Карчи-хан, Пьетро делла Валле, иранцы и грузинские князья пировали в Ностевском замке.
Неотступно следовавшие за шахом Баграт и Симон угодливо кружились около властелина.
Нугзар и Зураб старались заслонить Баграта и Симона от «солнца Ирана».
Но и Шадиман с Андукапаром не упускали из виду «льва Ирана». Остальные светлейшие и несветлейшие стремились быть замеченными если не шахом, то хотя бы Караджугай-ханом или Эреб-ханом.
На этот раз, подчеркивая доверие к Саакадзе, Аббас ввел в Носте только шах-севани и кулиджар.
С любопытством осматривал владение загадочного грузина Пьетро делла Валле.
Роговые подсвечники красивыми гроздьями свешивались на серебряных цепочках, триста свечей освещали ночной пир. Шах развеселился, потребовал трубку, кофе, вино и опиум.
– Эти четыре предмета, – сказал шах, – есть четыре части общего веселья и четыре столба шатра удовольствия.
До рассвета пировал шах, а с ним все придворные и ханы. Он разбрасывал плясунам, певцам и прославителям «льва Ирана» золотые монеты. Особенно был награжден мествире за рассказ на чистом персидском языке о свадьбе Искандера.
Благодаря искусно подстроенному веселью Саакадзе избежал опасных вопросов.
Шах так и не спросил, где же два сына Георгия, не спросил, почему Мухран-батони нарушил обещание и не приехал в Носте. Почему ханум Русудан не воспользуется благосклонностью «льва Ирана» и не представит ему других детей. И даже забыл спросить, почему Саакадзе не собрал для него молодое войско из сыновей азнауров и где же обещанные Трифилием ценные рукописные книги, о которых сообщали преданные шаху князья Магаладзе и Квели Церетели.
Густое вино, пряный табак, крепкий кофе и сладковатый опиум мало способствовали рассуждениям. И ханам было не до глубокомыслия. Горгасал именно ради отвлечения дум шаха и ханов собрал для пляски и песен каралетских красавиц. Крестьянки зажгли жадным огнем глаза не только молодых ханов, но и их отцов.
Шах похвалил красоту девушек и повелел ханам взять их себе в гаремы. Девушек наградили богатыми одеждами, драгоценными украшениями и постелями из мягкого пуха.
Впоследствии крестьянки, не привыкшие к роскоши, оплакивали свою участь и, смотря на богатое ложе, со слезами вспоминали деревенские постели.
– То ли дело наши карталетские рогожки! – повторяли они.
Эти слова обратились в народную поговорку, как память о кровавом нашествии шаха Аббаса.
На другой день шах, очень довольный, покинул Носте. Он снова остановился у столпа и еще раз прочел изречение, высеченное на мраморе: «Здесь стоял великий из великих шах Аббас Сефевид, „лев Ирана“, покоритель царств и народов. Да будет этот мраморный столп свидетелем возвышенных дел царя царей!»
Шах обернулся к Саакадзе: нет ли у сардара желаний?