Жертва
Шрифт:
– Постой, Даутбек… – Георгий вскочил, глаза блеснули.
– Скажи Абу-Селиму-эфенди, я встречусь с ним в полночь в темном каве-ханэ. Пусть турок переоденется в персидское платье.
– Ты что придумал, Георгий?
– Разговор в нашу пользу… Что, Абу-Селим-эфенди продолжает разбрасывать золотые монеты сарбазам?
– Кажется, еще остались, вчера моим раздавал. «Во имя аллаха дарю беднякам», – смеялся эфенди. – Я Караджугаю рассказал, он – шаху.
– А шах сказал: пусть берут. Если дает турок, почему не брать? – усмехнулся Георгий.
– Абу-Селим-эфенди об этом
– Паата, мой Паата! – Георгий подался было к выходу, но вновь опустился на тахту: – Не следует молодого воина приучать к нежности.
– А может, следует? – И Даутбек запел:
Я молил жестокую, а в ответ – одно!Любят черноокую без тебя давно.Прискакал в духан скорей позабыть беду…Век с таким бы чувством ей продремать в саду.Паата ворвался шумно. Он бросился к отцу, но, заметив суровое выражение лица, поцеловал руку и сдержанно сказал:
– Мой большой отец, сколь хорош здесь воздух!.. Дядя Даутбек, я сегодня в море купался.
Даутбек любовно похлопал по могучим плечам Паата.
«От своей возлюбленной пришел, – подумал Георгий, – потому такой шумный. Первую любит…»
Хосро, тяжело дыша, карабкался по скалам. За ним на четверенькам полз Гассан. День был жаркий, шелковый азям прилип к спине Хосро. Кусты ежевики раздирали руки, одежду. Хосро мрачнел.
– Непременно, ага Хосро, мы встретим дикого козла, – задыхаясь, проговорил Гассан.
– Ты, час назад тоже уверял.
– Я, ага Хосро, сон видел.
– Сон?! – Хосро оживился. – Опять гебры сбросили твоего любимого внука в святую яму?
Хосро навсегда запомнил сон Гассана в день первой встречи с Георгием Саакадзе. С той поры Хосро суеверно не отпускал от себя Гассана.
– Хороший сон, ага Хосро, непременно убьем козла.
И хотя Гассан не видел никакого сна, он начал было рассказывать о большом дереве, увешанном козлиными рогами.
Вдруг Гассан остановился как вкопанный. Указывая дрожащей рукой, прохрипел: – Козел!
Хосро судорожно схватился за колчан и, укрывшись за камнем, натянул тетиву.
Вдали на сером выступе сидел козел. Поджав под себя ноги, и горделиво закинув рога, он безразлично смотрел в пропасть.
«Я должен убить рогатого черта, – думал Хосро, – вчера Дато целый день ходил расстроенный из-за козла. Он уверял, что стрела попала в козла, а княгиня Хорешани подсмеивалась над неудачливым охотником. Я должен доказать этой пленительной ведьме, что для царевича Хосро нет недоступных козлов».
Охотничья лихорадка охватила Хосро, руки дрожали, слезились глаза, в ушах
– Ага Хосро, я убил козла! – кричал потрясенный Гассан. – Недаром я сон видел.
Хосро, не дослушав, бросился вниз. В расщелине лежал дикий козел, длинная стрела торчала между ребер. Хосро догадался: это тот самый козел, который вчера удрал от Дато. Он злорадно улыбнулся, вытащил стрелу и, взвалив козла на плечи, зашагал по горной тропе. Счастливый Гассан семенил позади.
Вдруг Хосро остановился. Совсем близко послышался призывной рожок.
– Шах! – прошептал Хосро и победоносно пошел на звуки рожка. Приближались веселые голоса. Из-за поворота вышел шах Аббас. Хосро сбросил к ногам шага козла и низко поклонился.
Шах удивленно смотрел на Хосро. Он знал – только опытному охотнику, и то очень редко, удается пронзить стрелой чуткого козла. Шах милостиво пригласил Хосро сопутствовать ему на охоте…
Только ночью вернулся в свой дом Хосро. Он был счастлив. Шах повелел отрубить козлу рога, оправить в серебро и повесить в охотничьем зале Давлет-ханэ.
Хосро подарил Гассану свой новый плащ и приказал рассказывать всем о меткости стрелы Хосро-мирзы.
Хосро растянулся под шелковым одеялом, приятная сладость подкатилась к сердцу. Он вспомнил намек шаха: кто умеет бросить к ногам «льва Ирана» редкую добычу, может рассчитывать на почетное звание верного охотника шах-ин-шаха.
– Но не следует спешить, – закончил шах беседу, – арабская мудрость учит: «Не торопись сорвать плод, еще не налитый соком…»
Папуна сегодня с утра бродит по астрабадскому майдану. Он что-то усиленно разыскивает, но лазутчики Али-Баиндура не удостаивают его вниманием: от доносов на этого грузина, кроме палочных ударов, никто ничего не получал. И разве сумасшедшего Папуна занимает что-нибудь еще, кроме оборванных детей? Вот и сейчас он заполняет свой красный платок всякой дрянью, даже противно смотреть. И на Папуна не смотрят лазутчики Али-Баиндура.
Папуна часто говорит: «Эй, Пануш, Дато, Димитрий, кто хочет свободно подышать, пойдем со мной на майдан». Но сегодня Папуна, кроме сладостей для астрабадских «ящериц», разыскивает еще кого-то. Вот он остановится у темной лавчонки и громко позвал. Папуна не любит шептаться, особенно на майдане. Из лавки вышел высокого роста купец. Разговор был короток.
– Нашел?
– Да, ага.
– Тащи.
Папуна вошел в лавку, положил на узкую стойку платок со сладостями и стал разглядывать индусские кувшинчики с благовониями белого лотоса и изящные ларцы с белилами и румянами. Эти редкости однажды завез в Астрабад костоправ из Индии. Догадливый купец перекупил и спрятал, надеясь в Исфахане разбогатеть. Об этом проведал Керим и поспешил к Хорешани.