Жертва
Шрифт:
– Ты прав, Георгий Саакадзе, пение персидских соловьев более услаждает слух, но грузинам они заслоняют не только солнце, но и луну.
– Заслоняют слабым. Ты, царь, шел не той дорогой. И сейчас не с мечом защищаешь эту древнюю крепость, а стоишь один над обрывом и смиренно осеняешь себя крестом. Церковь? Видишь, она бессильна оказать тебе помощь, ибо ты не в состоянии защитить ее.
– Твои речи – речи магометанина!
– Нет, я грузин, царь Луарсаб, и сумею это доказать!
Луарсаб круто повернулся и одиноко зашагал по уступам цитадели…
Запутывая
Спускаясь к Куре, Георгий пересек узкую улицу и свернул к высокому дому Мухран-батони. Оконные своды и узорная кладка кирпича выделялись в темной зелени чинар.
Он поднялся по наружной деревянной лестнице и вошел в полукруглую комнату с широкими решетчатыми окнами.
Напрасно Саакадзе вновь убеждал Тэкле скрыться на время в Ананури. Тэкле решительно ответила: она останется здесь и разделит с Луарсабом все предначертанное – хорошее и плохое.
В Тбилиси приехали отец и мать Эрасти. Им Георгий, передав золотые туманы, поручил уход за сестрой. С этого дня они неотступно следовали за несчастной царицей Тэкле.
Саакадзе благоговейно простился с Нино. Она возвращалась в свой монастырь, благодаря Саакадзе полностью восстановленный. Нино решила принять имя старицы Макринэ и начать жизнеописание Георгия Саакадзе.
В этот день тяжелых разговоров к Луарсабу пришел Шадиман.
– Прошу тебя, царь, не отказывай шаху в желании поохотиться с тобою в Караязских степях. Может, мы наконец избавимся от назойливого гостя… Я велел в Метехи все приготовить к твоему возвращению.
Луарсаб схватился за шашку, Шадиман отскочил. Луарсаб усмехнулся и опустил руку:
– Ступай! Я не нуждаюсь ни в твоих заботах, ни в твоем предательстве…
– Предательстве, царь?!
– Не притворяйся, князь, я знаю, кому я обязан всеми несчастьями. Я был слеп, увы!
– Тебе, царь, я всегда оставался верен. Разве я хотел нашествия персов?
– Конечно, нет, ты хотел нашествия турок!.. Уходи, князь!
– О время! Нет благодарности в сердцах царей.
– Ты ее получил от шаха…
Более двух часов длилась тайная беседа шаха Аббаса с Багратом.
Андукапар и Симон с нетерпением ждали его возвращения. Но сияющий Баграт был очень сдержан. Так до времени приказал шах. Впрочем, Баграт успокоил сына и зятя не словами, а своим радостным видом.
К вечеру Баграт не выдержал и сказал, как бы вскользь:
– Надо за Гульшари в Арша послать, довольно голубке томиться одной. Пусть прямо едет в Метехи, – он испуганно оглянулся и добавил, – к царице Мариам в гости… Всегда дружили…
После Баграта шах беседовал с Саакадзе. Хотя Георгий всегда был подготовлен к неожиданностям и умел владеть своими чувствами, крик боли и гнева едва не вырвался у него из груди. Но сквозь пламя, застилавшее его глаза, он ясно видел опасность. Малейшее неудовольствие – и Аббас расправится с ним, как не раз расправлялся с дерзкими ханами.
Остаться здесь, помимо желания шаха и без
Саакадзе склонился до земли: о, шах-ин-шах слишком ему благодетельствует. Сопровождать «солнце Ирана» в неповторимый Исфахан?! Возможна ли большая награда, чем снова своею жизнью доказывать любовь и преданность «льву Ирана»? Одно только беспокоит его, Георгия: не успеет улечься пыль за конем шах-ин-шаха, как картлийцы восстанут, и бранный труд «льва Ирана» может бесплодно погибнуть. Вот почему он, Саакадзе, повторяя мудрые слова шах-ин-шаха, думает: не лучше ли ему и Эреб-хану с сарбазами на время остаться для приведения Картли и Кахети в полную покорность.
– На время я оставляю здесь Эмир-Гюне-хана с сарбазами. Ему поручаю собрать дань, наложенную мною на тбилисцев… Кажется, у тебя с Хосро-мирзой дружба? Может, скоро отправлю царевича с тобой в Картли, но сейчас мне нужна твоя опытность.
Шах опасался неожиданного нападения грузин и турок с целью освободить Луарсаба и повелел Георгию немедля отправиться вперед с частью войска к Карабаху, разведывая и расставляя в опасных местах засады и охрану. Шах только скрыл от Саакадзе, что он и его решил поскорее убрать из Картли. Скрыл и свою беседу с Багратом. Георгий узнал об этом перед самым выступлением. Его поразила не столько победа врагов, сколько разрыв между его стремлениями и результатом своих действий.
Одному радовался Георгий – удалось убедить шаха оставить Нугзара и Зураба в Картли и дать им широкие права в делах царства. С неменьшей ловкостью, притворно пряча глаза, Георгий сообщил шаху о внезапной болезни дочери: эта неприятность вынуждает огорченную Русудан временно остаться в Ананури.
Шах, зная от ханов, что один сын Саакадзе, кажется, уже умер от черной болезни, а другой, кажется, умирает, усмехнулся попытке Саакадзе обмануть его. С легкой иронией Аббас выразил надежду скоро увидеть ханум Русудан и выздоровевшую дочь в Исфахане.
«Барсы» долго безмолвствовали. Они не сразу поняли Георгия, так твердо уже ощущали под ногами родную землю.
Саакадзе посмотрел на дергающиеся губы Дато, на налитые кровью глаза Димитрия, на медленно катившуюся по щеке Гиви слезу и тихо сказал:
– Может, так лучше… У вас здесь будет большое дело. Снова создадите союз азнауров, шах вам выдаст ферманы, и князья не посмеют приблизиться к вашим владениям.
Даутбек молча посмотрел на Георгия, позвал дружинника и приказал перековать коней всех «барсов».
Сон, который был так необходим, бежал от мягкого ложа Георгия. Напрасно он старался охладить мысли, разгоряченные жаждой мести коварному шаху, жаждой победы над князьями. Сон не прельщался туманной мечтой и упорно витал за порогом его опочивальни.
Георгий сел. Против него на широкой тахте спал Папуна. Спал? Разве он остался в комнате Георгия для сна? Разве в тяжелые часы Папуна доверял обманчивой ночи своего Георгия?
– Дорогой Папуна, не притворяйся безмятежно спящим, хочу поговорить.