Жертва
Шрифт:
Тихонов, выслушав толмачей и чувствуя за собой силу Терека и Астрахани, добродушно прищурился: великий государь наш Михаил Федорович милостив и для своего брата, Аббас-шахова величества, вину с Хохлова и его людей снимет. А насчет двенадцатилетней войны, то правда: «многие люди побиты, а иные в то место родились. И без войны на которое государство бог гнев свой пошлет падеж на люди бывает, а иные в то место родятся и государство людьми полнитца. Так и ныне у государя нашего царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси самодержца и бодроопасным правительством и премудрым разумом ратных людей много».
Тихонов украдкой посмотрел на Бухарова. Подьячий понимающе усмехнулся. Есть у него, Бухарова, сыновья – восемь в конном строю, трое в пешем, двое гоняются за голубями на Сивцевом-Вражке, а четырнадцатый в колыбели пищит.
Шах с мнимым спокойствием выслушивал толмачей, передающих просьбу Тихонова отпустить Луарсаба в его царство, обязав данью.
Тихонов напомнил: грузинские земли с давних лет находятся под высокой рукою государей Руси.
Шах удивленно приподнял брови, развел руками: царь Луарсаб – брат его первой жены и здесь почетно гостит. Пусть насладится охотой и к осени, иншаллах, вернется в Картли.
По знаку шаха Караджугай быстро откинул парчу, торжественно взял ковчежец.
Послам перевели: в знак искренней любви шах посылает брату своему частицу «хитона господня», взятую в Мцхетском храме.
Послы знали и сокрушались о пленении ковчежца. Сейчас они сочли дар шаха за большую победу русийского посольства.
Тихонов и Андрей Бухаров с трудом скрывали ликование. «Филарет освятит в Покровском соборе, что на Красной площади, святыню», – думал радостно Бухаров, едва сдерживая желание перекреститься. И послы больше не говорили о грузинских делах.
Безлунная ночь.
На каспийских волнах покачивалась рыбацкая лодка. Тревожно прокричала сова. Лодка причалила к берегу. Из камышей вышел закутанный в плащ Абу-Селим-эфенди и сбежал вниз. Легко ударило весло, плеснулась вода, и снова тихо.
Скрывавшиеся в зарослях тронули поводья. Кони с обвязанными копытами бесшумно ступали по песку.
– Пора! – шепнул Георгий.
На полуостровке то вспыхивал, то потухал огонек. Здесь днем искали прохладу, кофе и кальян купцы Астрабада. Здесь ночью таинственные люди прятали товары, считали монеты. Это каве-ханэ и ночью и днем называли «Путеводной звездой».
Еще плотнее натянув плащ, Абу-Селим-эфенди легко выпрыгнул из лодки и, нащупывая на поясе ятаган и два пистолета, осторожно направился к «Путеводной звезде». Он обогнул каве-ханэ и вошел в низенькую дверь.
В комнате с окошком, выходящим на море, его ждали Георгий, Даутбек и Дато.
Абу-Селим-эфенди удивился: он пришел один и думал встретить только Саакадзе. Разве это тайна, если о ней знают больше чем двое?
Георгий нахмурился: он и его друзья не хуже Абу-Селима-эфенди умеют оберегать тайны.
Прикрыв ставень, Абу-Селим-эфенди накинул на дверь засов и придвинул табурет. Он напомнил о давнишнем предложении везира Осман-паши перейти Георгию на сторону Стамбула.
– Чем шах отблагодарил сардара Саакадзе? Разорением его страны? Везир предлагает помощь против шаха.
Подробно описывал Абу-Селим-эфенди, какие блага ожидают Саакадзе в случае его согласия стать во главе войск восточной Турции. Он сулил богатые владения, драгоценности, толпы невольников, табуны берберийских скакунов и, наконец, звание паши.
Саакадзе усмехнулся. Абу-Селим-эфенди хороший инжир; он десять Баиндуров вокруг усов обведет.
Было тихо. Никто не нарушал задумчивости Саакадзе. Стыл черный кофе в фаянсовых чашечках. Наконец Георгий медленно заговорил:
– Крупную игру предлагаешь, Селим-эфенди, но где послание везира? За золотые обещания, парящие в облаках, можно проиграть голову.
Напрасно Абу-Селим-эфенди уверял – только осторожность вынудила везира воздержаться от послания. Напрасно клялся, предлагая в залог ценности.
Саакадзе насмешливо оборвал:
– Разве мне ценности нужны? Разве можно соблазнить полководца конями? Разве мой дворец не переполнен невольниками? А разве почести не отягощают мои плечи? Нет, Селим-эфенди, только жажда мести за родину, за нарушение шахом обещания щадить грузинский народ поколебала мою преданность. Но юность Георгия Саакадзе давно прошла, а зрелость подсказывает метать копье наверняка. Нет, эфенди, в руках я должен иметь твердое доказательство и… будем говорить открыто: если задумаешь вероломство, вместе погибнем. В этом мое последнее слово.
– Пусть будет, как сардару подсказал аллах… Послание привезу, но знаешь ли, что хочет от тебя Осман-паша?
– Думаю, эфенди, не посещения его любимой наложницы?
– Ты угадал, ага Саакадзе, везир хочет с твоей помощью отвоевать у шаха турецкие города.
– Я уверен, мой эфенди, не только на это рассчитывает великий везир.
– Ты угадал, ага Саакадзе, не только на это. Но раньше везир хочет получить знак дружбы. Пошли в Стамбул одного из твоих сыновей.
– В аманаты?! – вспыхнул Дато. – Неужели везир думает – грузинки рожают сыновей только для Ирана и Стамбула?
Георгий пристально посмотрел на эфенди:
– Может, великий везир прав, я не против, но пусть и везир для взаимного доверия пришлет мне сына.
Абу-Селим-эфенди побледнел. Он с изумлением смотрел на жестко улыбающегося Саакадзе: «Как осмелился этот грузин прикоснуться к имени полновластного господина Османской империи? Разве посмею передать подобную дерзость?! Нет, моя голова слишком нравится ассирийке. Всего три месяца, как я наконец получил невольницу от султана в обмен на гречанку и двух арабских жеребцов. А сколько золота пришлось заплатить евнухам, убедившим султана в уродстве ассирийки! И, даже не насладившись сорванным апельсином, подставить голову под меч везира?! Этот грузин просто ослеп. Но как выманить сына у Саакадзе?»