Жертвоприношения
Шрифт:
— Я лично его не знаю… Не герой, конечно, но человек серьезный. У него репутация… человека жесткого… Зверь.
Нужно было бы установить электроды на череп Бюиссона, чтобы проследить, с какой впечатляющей быстротой происходят у него в голове соединения нейронов.
— Он исчез из виду в январе прошлого года, — после паузы произносит Камиль. — Какое-то время его не могли найти даже подельники. Исчез, как в воду канул. И вдруг неожиданно появляется, будто вспомнил молодые годы, и методы старые, проверенные. Включается в дело, свежий как огурчик.
— И это вам кажется странным.
— Да, у меня его столь резкое исчезновение плохо вяжется с… громогласным возвращением. Это странно для человека, заканчивающего свою карьеру.
— Что-то, значит, не складывается.
На лице Камиля появляется тревога, это лицо человека, недовольного собой, почти рассерженного.
— Можно сказать и так, что-то не складывается. Есть что-то, чего я не понимаю.
По лицу Бюиссона пробегает неуловимая улыбка, и Камиль поздравляет себя с тем, что сумел сыграть на его чувстве собственной значимости. Это чувство сделало из Бюиссона убийцу-рецидивиста. Оно привело его в тюрьму. Из-за него же ему суждено умереть в собственной камере. Но Бюиссон так ничего и не понял, его нарциссизм никуда не делся, он как бездонный колодец манит своими глубинами, куда неминуемо сваливается тот, кто над ним наклоняется. «Что-то, чего я не понимаю» — ключевая фраза для Бюиссона, ведь он-то, Бюиссон, понимает, в чем дело. И оказывается, не способен это скрыть.
— Возможно, была необходимость…
Нужно идти до конца. Камиль неимоверно страдает оттого, что опускается до подобного обмана. Но он — следователь, а цель оправдывает средства. Камиль поднимает взгляд на Бюиссона и делает заинтересованное лицо.
Его визави не торопится.
— Говорят, он довольно серьезно болен…
Если линия поведения выбрана, то вплоть до того, как следует открыть карты, самое лучшее ее и придерживаться.
— Ну и пусть сдохнет, — отвечает Камиль.
Совершенно правильный ответ.
— Именно это и должно его беспокоить. У него очень молоденькая девица… Шлюха, пробы негде ставить, в девятнадцать лет она уже пропустила через себя все футбольные команды Франции. Наверное, ей нравится, когда ее бьют, иначе невозможно…
Камиль размышляет, сознательно или нет Бюиссон хочет договорить до конца. Так или иначе, тот это делает.
— И несмотря ни на что, Афнер, похоже, втюрился в эту девку. Любовь ведь, комиссар, великая сила, не правда ли? Вам-то это прекрасно известно…
Камиль сдерживается, но еще немного, и он даст волю эмоциям. Он позволил Бюиссону коснуться истории собственной жизни — кто он после этого? «Любовь ведь, комиссар, великая сила…»
Бюиссон должен почувствовать, что перегнул палку, и, несмотря на испытываемое наслаждение, находит в себе силы изменить ход разговора.
— Если Афнер так болен, — говорит он, — то ему может захотеться обеспечить безбедную жизнь своей девке. Знаете, даже в самых низких душах рождаются благороднейшие порывы…
Такой слух был, Луи говорил Камилю, но подтверждение стоило жертвы.
Перед Камилем забрезжил свет в конце туннеля. И это не остается незамеченным. Порочная натура Бюиссона не может не дать о себе знать: только что на карту была поставлена его жизнь, и вот он уже не может отказать себе в удовольствии спекулировать на той крайней необходимости, что привела в тюрьму майора Верховена, на значимости того дела, что заставило майора к нему обратиться. Едва опасность миновала, он уже начинает думать, какую может извлечь для себя пользу.
Но Камиль не оставляет ему на это времени:
— Афнер мне нужен сегодня же. Даю тебе двенадцать часов.
— Это невозможно, — сдавленно произносит Бюиссон. Он просто потерял голову.
Но Камиль встает, и у Бюиссона тает последняя надежда остаться в живых. Он лихорадочно бьет кулаком по подлокотникам. Никакой реакции.
— Двенадцать часов, ни часом больше. Если срочно, работается всегда лучше.
Камиль хлопает ладонью по двери. И когда она открывается перед ним, он оборачивается к Бюиссону:
— Даже потом я могу убить тебя, когда захочу.
Достаточно было ему это произнести, как оба тут же понимают, что сказать так было необходимо, но это неправда. Будь это правдой, Бюиссон был бы давно мертв. Майор Верховен не может отдать приказ убить его просто потому, что не может.
И теперь, когда Бюиссон знает, что ничем не рискует, что в действительности, может, никогда ничем и не рисковал, он решает найти то, что необходимо Верховену.
Когда Камиль захлопывает за собой дверь тюрьмы, на него обрушивается покой и осознание собственной вины, как у единственного спасшегося после кораблекрушения.
Я начинаю страдать от холода так же, как и от усталости. Его сразу не ощущаешь, но, если прекратить двигаться, тут же промерзаешь до костей. Точности выстрела не способствует.
Но, по крайней мере, хоть место безлюдное. Дом простой, одноэтажный, широкий, хотя крыша и высокая. Перед домом все пространство просматривается. Я выбрал себе прикрытием небольшую пристройку на краю двора — свинарник какой-нибудь или что-то в этом роде.
Прячу там винтовку с оптическим прицелом, беру только «Walter» и охотничий нож. Иду в открытую, ни от кого не прячась.
Главное, разобраться с топологией. Нужно нанести вред там, где необходимо. Действовать точно. И не перестараться. Как это говорится? Да-да — «хирургически». Использовать здесь «Mossberg» — все равно что валиком писать миниатюру. «Действовать хирургически» означает: с определенного подхода в определенное место. А поскольку оконное стекло, очевидно, совсем непростое, то можно себя поздравить с выбором «М 40А3» с оптическим прицелом, бьет точно, не промахнешься. Очень совершенное оружие.
Чуть правее дома что-то вроде пригорка. Сверху он размыт дождем, это даже скорее куча строительных материалов, известки, цементных плит, которые, наверное, пообещали вывезти, да так никогда и не вывезли. Позиция, конечно, не идеальная, но за неимением лучшего…