Жертвы Северной войны
Шрифт:
— Обязательно приеду, — Элисия помахала женщине рукой в белой шерстяной варежке. — Когда возможность будет.
Искреннее дружелюбие местных жителей, а также готовность нахваливать свою страну по поводу и без повода, всегда изумляли Элисию не меньше торговой активности. Ведь маленькое государство, одни скалы да снег, если бы не полезные ископаемые — бери его голыми руками… а такой патриотизм, что жителям Аместрис и не снился. Здесь правительство не ругают не потому, что система тоталитарная, а потому, что соседи косо посмотрят — не принято. Стыдно. Правда, и живут драхманцы благополучно. Куда благополучнее, чем в большинстве районов Аместрис. Даже странно, зачем им еще при таком-то раскладе против Аместрис интриговать?..
Нет, Элисия все понимала. Так называемый «аниольский коридор», возможность торговли с Островами, необходимость куда-то поставлять оружие — все это достаточно веские причины, чтобы составить заговор. Все это были достаточно веские причины, чтобы семнадцать лет назад объединяться с Кретой в Северный союз и вторгаться в Аместрис. Все это были достаточные причины, чтобы двадцать восемь лет назад исподволь финансировать ишваритское восстание… Да. Совершенно достаточно.
Элисия шла вдоль прилавка с выложенными шубами и старалась не слишком вздыхать про себя. Деньги были, шубу она вполне могла себе позволить. Но… нет! Это против принципа! Ведь натуральные шубы делают из животных! Из бедных, ни в чем не повинных животных.
Убивать людей в форме в порядке вещей — они знали, на что шли. Тяжело, но это можно пережить, сцепив зубы, — пережили же они с мамой смерть отца. Можно убивать преступников — этих-то тем более. Но убивать тех, кто не способен сопротивляться?.. Тех, у кого даже нет разума понять, за что его убивают? Это все равно, что убить маленького ребенка!
Покупатель в мясной лавке ничем не отличается от мясника.
Элисия никогда не ела мясо.
Отвернувшись от шуб (серебристая ангорка!.. а-ах!..), девушка краем глаза заметила роскошную черную косу и черноволосый же затылок. Элисия тут же обернулась: кто это ходит по такому морозу без головного убора?.. Иностранец, как она?.. (сама Элисия в первый приезд сюда зимой сделала такую ошибку, за что и поплатилась: волосы потеряли блеск и начали выпадать). И… да это девочка! Маленькая совсем!
Девочка стояла к Элисии спиной и рассматривала соседний прилавок с шубами. На ней была совсем легонькая меховая куртка, которую Элисия сочла бы подходящей к зиме в Столице, но не в Драхме, легонькие даже на вид брючки и тупоносые ботинки вместо теплых сапог. Роскошная коса, которую Элисия заметила первой, спускалась ниже колен. Наверное, при высоте здешних сугробов, хвостик постоянно оказывается в снегу.
Девочка обернулась от прилавка, и Элисия едва не выронила тюльпан. Это же… Гнев! То есть Том! Ничуточки не изменился.
— Том! — Элисия торопливо шагнула вперед, боясь, что вот сейчас потеряет мальчика в толчее. — Том, эй, ты меня узнал?!
Тут Элисия сообразила, что кричит на драхманском — вколоченная выучка оказалась сильнее радости. А ведь Том может и не знать драхманского…
Но он знал. Потому что остановился.
Мальчик не двинулся с места и даже не обернулся, пока она не подошла, а когда подошла, мрачно глянул на нее снизу вверх и констатировал:
— Элисия.
— Ну да! — Элисия широко улыбнулась. — Боже, как я рада! Сколько ж мы не виделись?
— Три года, — пожал плечами Том.
— Послушай, ты торопишься? У меня есть еще часа два, может быть, пойдем где-нибудь посидим? Я тут знаю неплохое кафе неподалеку, там подают та-акие пирожные…
— Пирожные меня не интересуют, — отрезал он довольно холодно. Но тут же добавил. — А как там с кофе?
— Сортов пятнадцать наберется. Пошли?
— С условием. Я угощаю.
— Идет!
Бывают жестокие девушки, которые издеваются над поклонниками. Элисия себя никогда к таковым не причисляла. Однако был один юноша… высокий, с огневым взглядом темно-карих глаз, с обаятельной усмешкой… Вот он не желал понимать простого человеческого отказа. Пришлось выкручиваться. «Выйду за тебя, когда станешь героем», — сказала Элисия.
На том и разошлись.
С тех пор от огневого юноши — ни слуху ни духу. От однокурсника Элисия узнала, что он сейчас где-то во Втором отделе… ага, заграничные операции, как же.
Когда-то она сама мечтала стать бравым спецагентом… языки зачем-то учила, набивала голову кучей прочих малопригодных в обычной жизни сведений. Единоборства, опять же, стрельба «из всех видов оружия», водительские права и разряд по спортивной гимнастике. И что теперь? Работает секретарем. Правда, у самого Эдварда Элрика. «Братца Эда», как она его звала в детстве.
— Жалеешь? — спросил Том, щурясь.
— Нет, — Элисия покачала головой, опуская ложечку в мороженое. Есть мороженое в такую погоду — тоже драхманская привычка. Но в отличие от прочих, она Элисии скорее нравилась, чем нет. Мороженое — оно в любую погоду вещь. К тому же, в кафе было тепло, почти жарко. — Ни капли.
— Вижу, — сказал Том.
— А ты как?
— Что как? — пожатие плечами. Взгляд мальчика-гомункулуса был устремлен в сторону стойки, где на полированной поверхности лениво толкались бледно-желтые, как выцветшие, блики зимнего солнца.
— Ну… чем занимаешься. Что планируешь.
— Работаю с отцом в лавке. Привычно. Планирую… какие у меня могут быть планы? День кончился — хорошо.
— Ты о чем? — таких нот мрачности и обреченности в голосе Гнева Элисия давно не помнила. Казалось, чуть-чуть отклонится в сторону пафоса — и получится рисовка, показуха. Качнется в строну мрачности — будет апатия. А так, на грани апатии и показухи, выходит нечто странное. Искренность?..
— Гомункулусы живы до тех пор, пока их подпитывает энергия философских камней. Понятия не имею, сколько во мне этих самых камней и насколько их хватит. Честно, — Гнев сделал глоток кофе и поморщился. — Нет, все-таки переборщили с гвоздикой.
Элисия хихикнула.
— Ты чего? — Том вскинул на нее глаза почти обиженно. — Я сказал что-то смешное?
— Просто ты слишком хорошенький. Ла-апочка… трагический тон — не твое.
— Блин, скажи мне кто другой — я бы обиделся, — буркнул он.
— Ты же знаешь: если ты умрешь раньше меня, я буду очень грустить и даже разревусь. Если я умру раньше тебя, мне приятно думать, что ты тоже будешь грустить и хотя бы придешь на мою могилу, — Элисия улыбнулась. — Так делают люди. Это все очень печально, но так устроена жизнь.