Жертвы Северной войны
Шрифт:
— Вот в том-то и дело, что наверняка сказать вы не можете. И кто вас, таких неподкованных, в одиночку выпускает, а?..
Хмуриться Хайдериху уже было просто некуда: черные получали завидное тактическое преимущество. Грозил вечный шах, да еще и с атакой на коня.
— Да, бес попутал… Я ж на грант надеялся, ан нет, не дали… Пришлось чисто на университетские фонды лететь. А там помощнику плата такая полагается, что разве кто из студентов возьмется, чтобы зачет за практику засчитали. А толку мне с того студента?.. Что он может, я могу
— Все с вами ясно, — Хайдерих улыбнулся. — Хорошо хоть энергии хватило сигнал подать. Когда, говорите, за вами прилетят?
Куда же ходить?.. Нет, серьезно?.. Понятно, что конем — надо защищать пешку — но H4 или E3?
— Да вот… хмм… может, через неделю, может, через две. Недолго осталось.
— Жаль, — искренне сказал Хайдерих. — Где найдешь еще такого интеллигентного собеседника? Подселят какого-нибудь истерика…
Нет, и все-таки, куда?.. Что-то ты мне подскажешь, коняшка?..
— А вы опять буйствовать начните, чтобы в одиночку посадили.
— Ага! И успокоительные кололи снова… ну вы придумаете тоже, Керспи. Я от того раза чуть в самом деле с ума не сошел.
— Виноват, — буркнул Керспи, снова поглаживая пальцами бороду. — Мне-то ваши земные лекарства до лампочки, вот и…
— Ладно, где наша не пропадала, — махнул рукой Хайдерих. — Вдруг этот многообещающий юноша, Анджей…
И тут пришельца из параллельного мира осенило. Почему он так вцепился в этого коня, в самом-то деле?.. Все правильно вцепился: конь закрывает окно черному королю! И не надо его никуда двигать, пусть стоит, хорошенький, где стоял!
— А знаете, вам мат, — сказал Хайдерих почти с сочувствием.
Ибо ладья на С8 — и никаких проблем!
— Где?.. Ах, черт… — Керспи вцепился в бороду обеими руками. — Молодец, Альфонс! Коня-то я и не приметил!
Тут дверь распахнулась — ее открыл снаружи плечистый санитар. Позади санитара стояла симпатичная светловолосая женщина с холодными глазами. И Хайдерих, и Керспи ее прекрасно знали: это была замначальника отделением.
— Альфонс Хайдерих? — спросила она «тюремным» тоном. — Следуйте за мной.
Хайдерих и Керспи удивленно переглянулись. На процедуры больных приглашала, в лучшем случае, медсестра, а то и вовсе никто не приглашал — расписание оных было старожилам прекрасно известно. О посетителях тоже сообщали медсестры, но часы посещений — днем, а не вечером. Да и, посвятив друг друга в истории своего появления в психиатрической лечебницы, оба жильца триста шестой палаты были уверены: никто к ним не придет и придти не может.
— Ну что ж, — Альфонс Хайдерих поднялся. — Все равно партия закончена.
— Удачи, коллега, — вполголоса произнес Керспи.
Дверь закрылась за небольшой делегацией, и инопланетный этнограф остался в палате один. С тоской он поглядел на шахматную доску. Предчувствие, развивающееся в полную силу только у человека, долго прожившего в четырех стенах, подсказывало ему, что товарищ больше не вернется. Керспи
— Удачи… — повторил инопланетянин.
В конце концов, надежда — отличительная черта всех живых существ в любом уголке галактики.
Альфонса действительно провели в кабинет главврача. Он здесь ни разу не бывал, понятное дело, но как следует оглядеться не получилось: внимание Хайдериха моментально приковали к себе две женщины. Одна из них стояла возле письменного стола, скрестив руки на груди, и гневно постукивала ногой в сапоге по ковровой дорожке, а вторая сидела в «гостевом» кресле, почему-то крепко держась за подлокотники, как будто кабинет вот-вот должен был набрать вторую космическую.
Первая — это была Уэнди. Его, Альфонса, Уэнди.
Нет, конечно, на самом деле женщина отличалась от фру Хайдерих. Например, ее волосы, значительно длинней, кстати, были почти свободно распущены по плечам, лишь несколько прядей сколоты на затылке — такие прически носили в их мире только совсем молоденькие девушки. Во-вторых, юбка на ней была просто неприемлемо коротка: подобных в Германии не носил вообще никто — даже дамы легкого поведения. Впрочем, Альфонс уже знал, что здесь одеваются гораздо более открыто, и мужчины, и женщины… не сказать, чтобы знание такого рода было легко принять.
В-третьих, знакомая незнакомка казалась… жестче, что ли?.. Старше?.. Да, пожалуй, немного старше. Может, кто другой и не заметил бы — но только не Альфонс.
И все же, как похожа… как похожа… Как будто отражение в не слишком искусно сделанном зеркале, искаженное, но тем не менее — отражение родного лица. Сердце все равно забилось чаще, голова стала пустой, словно ее продуло вдруг холодным ветром.
Вторую женщину — ту, которой, в виду явной беременности, уступили кресло, — Альфонс тоже узнал сразу. Только и разницы, что кожа смуглее, кудри не черные, а темно-каштановые, да глаза… серьезнее, что ли?.. И почему-то не прячется даже в уголках рта такая обычная для Мари ироничная улыбка. Где она ее в этом мире потеряла?.. Наверное, там же, где и отвращение к браку и деторождению.
Обе женщины буквально впились в Альфонса глазами. Ему показалось: когда отвернется, взгляды не удержатся, отцепятся, словно гарпуны, выдирая клочки кожи с ошметками мяса. Они тоже в нем кого-то узнали?.. Скорее всего. Это может оказаться неприятнее, чем он себе представлял. «Может, лучше бы меня тогда казнили за убийство?»
— Пожалуйста, — сказал главврач — пожилой, очень высокий мужчина. Лицо у него точно окаменело, вертел бы в руках карандаш — сломал бы карандаш. Ни дать, ни взять, заставляют есть что-то отвратительно невкусное, да еще и нахваливать. — Пациент Хайдерих. Это тот, кто вам нужен?