Жертвы Северной войны
Шрифт:
Как бы ошарашен ни был Эд, но выразить своего удивления никак не мог: туннель был так узок, что развернуться и поболтать с Алом не получилось бы. Оставалось только ползти вперед, переваривая скудную информацию: зовут Мари, докторша из Маринбурга… Мари… стало быть, откуда-то из франкоговорящей части страны?.. Скорее всего, сюда по распределению попала. Может быть и молода, а может быть и за тридцать… Алу, кажется, нравились женщины постарше… насколько Эд помнил… и либо скромница, либо вертихвостка…интересно, блондинка или брюнетка?! И вообще, черт возьми, почему Ал ее не познакомил с ним и с Уинри, прежде чем делать предложение?!
На
Лучше бы не о чужой личной жизни думал, а о том, как из ловушки выбраться.
Тут об этом пришлось подумать поневоле: перед Эдвардом оказалась первое препятствие в виде большого круглого вентилятора. С ним Эд разобрался очень легко: слава богу, тут, в коридоре, алхимию можно было использовать свободно. Двигаем дальше?..
Эд вспомнил, что, когда ему аж целый год довелось участвовать в боевых действиях, их первым с Алом непосредственным начальником был некий подполковник Маерс. Любимым ругательством, компромиссом между цензурой и потребностью самовыразиться, у него было: «Червяк глистовой породы!» Почему так, а не просто «глист», оставалось для всех загадкой — быть может, подполковнику, выслужившемуся из рядовых, просто казалось, что так красивее. Во всяком случае, Эдварда он чествовал этим прозвищем особенно часто — вероятно, из-за роста.
«Ну что, поползли, червяк», — невесело сказал Эдвард сам себе, и снова — в который раз! — вспомнил пятую лабораторию. Правда, теперь ожидать войска на подмогу не приходилось, равно как и спасительного маньяка Шрама… Теперь, увы, Эдвард сам был вестником за подмогой… до которой, как говорится, сто верст лесом.
«Только не впадай в отчаяние, подполковник, — подбодрил он сам себя. — Ты выходил из переделок и покруче».
Выходил-то выходил, но тогда он был моложе, крепче и легкомысленнее. Черт, как бок-то болит…
Несколько раз на пути ему встречались довольно значительные препятствия, а один раз Эд даже весьма серьезно застрял: пришлось возвращаться назад. Алу тут явно было бы не развернуться. Пыли и паутины в тех воздуховодах, по которым пробирался Эд («не заблудиться бы тут!.. хотя общее направление ясно: надо все время вверх…») было не меряно, он собрал на себя столько, что, вероятно, на свежем воздухе будет походить на сильно отощавшего медведя. «И почему мы были приблизительно одного размера только такой недолгий период времени? — подумал он с тоской. — Сейчас свалил бы на него все это дело, а сам бы тихонечко сидел в зале, зализывал раны…» Впрочем, с Ала все равно сталось бы сплавить его сюда, хотя бы под тем предлогом, что оставаться все-таки более опасно, а у Эдварда семья…
Препаскуднейший выбор, что ни говори. Ал — тоже его семья. За него он тоже несет ответственность.
Где-то уже совсем недалеко до выхода (пыль и паутина исчезли, потянуло свежим воздухом, да и по ощущениям Эд прополз вверх метров триста чистоганом, если не больше), его подстерегала реальная ловушка. Тогда взвыли сирены, и на него сверху упала
Эд еле успел выставить над собой спасительную правую руку. Он сразу же почувствовал, какой огромный вес навалился на нее: не декоративная решеточка, совсем даже не декоративная. И острая, собака!.. Зубцы острые. И самое паршивое, что решетка не остановилась, наткнувшись на препятствие, а продолжала садистки нажимать вниз.
Эдвард сжал зубы и попробовал приподнять ее вверх. Движение отозвалось болью в остатках его нормального, живого плеча, решетка же если и сдвинулась, то только на доли миллиметра. Все тело Эдварда напряглось, стараясь удерживаться в туннеле таким образом, чтобы сообщать весь напор руке. Ну хоть на пару сантиметров вверх ее… так…
Эдвард сам не понял, что он сделал в последующие две секунды и как ему это удалось. Это было из серии «жить захочешь — извернешься!» Очевидно, ему все же удалось подтолкнуть решетку вверх довольно сильно, придерживая рукой, а потом каким-то образом сжаться в комок и перевернуться, таким образом, чтобы его тело оказалось по ту сторону решетки. Короче говоря, то, что ему не удалось сделать в самом начале пути, чтобы переброситься с Алом еще парой фраз. Вот только руку отдернуть Эд, разумеется, не успел: решетка упала сверху, придавив ее всем немаленьким весом, и вплющила в пол. Причем металлический пол пробила с такой силой, что листы обшивки смялись, будто ткань, и вдоль швов проступил голый камень. Ну, ребята, вы даете…
Эдвард еле удержал крик боли: как-никак, рука крепилась к его самым настоящим нервным окончаниям, и сигнал, пусть и порядком ослабленный, по ним проходил. Не сравнить с настоящей потерей руки — такое Эдвард, естественно, тоже переживал, слава богу, уже очень давно, хотя в желудке до сих пор начинало неприятно ныть при одном воспоминании, — но все равно более чем неприятно.
Эдвард ощутил еле уловимую дрожь скалы, и услышал какой-то невнятный вой.
«Не иначе, как тут работает сигнализация, — с тревогой сообразил он. — Черт, тогда мне надо поскорее драпать отсюда… Ну, если я завалил наш единственный шанс на спасение, Ал мне этого не простит…»
Эдвард торопливо сунул свою здоровую руку под плащ, рванул бинт повязки. Ух, присохла, больно-то как… ладно, сейчас главное — выбраться, а потом уже думать, что там больно, что не больно. Главное, кровь есть?.. Отлично, вот она! Вся рука в крови… Милая ты моя, хорошая, как же ты часто меня спасала… А самое главное: как здорово, что тебя так много, а то был бы я уже тысячу раз покойником.
Печать нарисовалась легко. Второй раз за день уже выручает обращение к старым фокусам… ну и ладно, ну и прекрасно, лишь бы и дальше выручало.
Каменная скала под рукой послушно прогнулась, создавая выемку, вполне достаточную, для того, чтобы выдернуть руку.
Эдвард встряхнул освобожденной конечностью. В локте сгибается, но плохо. Пальцы же почти не шевелятся. Ладно, хоть плечевой сустав не пострадал: поднимает и опускает руку свободно. И то хлеб. Проживем.
Все, раз уж он знает, что выход близко, хватит с него ловушек! Плевать ему, что там, на поверхности! Да он их всех… сейчас… одной левой!
Все равно тревога сработала, значит, о его побеге знают.