Жертвы Северной войны
Шрифт:
Потом они сидели вместе на скамейке в коридоре.
— Всего один день… — задумчиво спросила Уинри. — Вы его любили?
— Да как сказать… — уклончиво ответила Мари. — Все было так быстро… не знаю… Знаете, самое смешное: он действительно сделал мне предложение. Но я так и не поняла, шутка это, или нет…
— Не шутка, — сказала Уинри твердо. — Уж поверьте мне. Я знаю Ала практически с рождения. Во-первых, он с такими вещами шутить бы не стал, а во-вторых, он идеалист. Он верит в любовь с первого взгляда. Уж если он сказал о вас Эду… стало быть, это было серьезно. Знаете, у Ала была пара каких-то историй с девушками, но он их держал в строгом секрете. Никому ни словечка. Стеснялся, наверное… не знаю.
— Хотите сказать, не случись этого всего…
— Не случись этого всего, он бы, вполне вероятно, как раз заставил бы вас поехать в Ризенбург, знакомиться с Эдом и со мной. А может, сначала затащил бы в ближайший загс, а потом — знакомиться. Я всегда смеюсь над теми, кто считает Ала мягким человеком. Он не менее упорный, чем Эд, и гораздо более упрямый иногда. Просто это по-другому проявляется.
— Да, упрямый… — кивнула Мари. — И… бесшабашный. Рискует часто не по делу. И любит это. Хотя все время говорит, что терпеть не может.
— О да, — Уинри грустно улыбнулась. — А мой даже не говорит. Он вообще мало что говорит о работе. Если я его пытаюсь расспросить, начинает болтать о всяких пустяках. Меня это жутко злит. С другой стороны, и работа у него такая, что не очень-то поговоришь… Но все равно, мог бы хоть что-то рассказывать! А то уходит — и ждешь, ждешь… Сначала не волнуешься, если командировка длительная… месяц не волнуешься, два, три… На четвертый начинаешь крыть его благим матом, чтобы хоть позвонил… а потом звонок — и езжай в больницу к черту на кулички!
— Хорошо, если в больницу… — задумчиво сказала Мари. И тут же спохватилась: «Что я сказала! Сейчас начнет извиняться за бестактность!» Но Уинри извиняться не стала. Произнесла только:
— Да… хорошо, если в больницу.
Они сидели и молчали.
— Вы его любите? — спросила Мари.
— Очень, — ответила Уинри. — Потому и держусь. Хотя хочется сорваться, наорать на всех и послать все к черту.
— И Ала вы тоже любили?
— И сейчас люблю. Знаете, Мари, я уговорю Эдварда напиться. И сама с ним напьюсь. Он почти не употребляет алкоголя, но сейчас надо. Хотите присоединиться? Вам это тоже будет полезно.
— Я бы с удовольствием, — кивнула Мари. — Только мне надо ехать.
— Куда?
— Куда подальше. Деревня-то эвакуирована. Мне нужна новая работа. Новые люди. Может, зря я два года торчала в Маринбурге?
— Приезжайте к нам. Я буду рада вас видеть. Честно. И Эдвард будет рад. Думаю, вы ему понравились. Нет?..
— Не думаю, что это стоит делать. Мало ли, что было… вы… вы будете проводить похороны и все такое?..
— Лучше этого не делать, — тихо сказала Уинри. — Ради Эдварда. Чем дальше — тем лучше. Пока есть хоть один шанс из миллиона… хоть тень шанса… Хотя бы до истечения официальных полугода…
— Пригласите меня на похороны тогда. Меня можно будет найти через министерство образования. И… вот еще что, давайте я оставлю вам адрес моей подруги Кристины. Она живет в Столице, и я поддерживаю с ней связь. Она будет знать, куда я теперь поеду.
— Хорошо… Запишите и наш адрес в Ризенбурге, и еще Эдвардов служебный телефон на всякий случай.
На прощание Уинри обняла Мари. Обычно Мари становилось неловко, если посторонние люди проявляли к ней сердечность, однако сердечность Уинри не показалась ей ни фальшивой, ни наигранной. Все совершенно по делу.
Уже выйдя на улицу, Мари сообразила, что так и не узнала ни у кого, куда же, собственно, поселили жителей Маринбурга… и мысленно махнула рукой. Метнулась в голове мысль, что надо разыскать Квача… Мари от души надеялась, что с ним ничего не случилось в суматохе. Хоть бы кто-то догадался о нем позаботиться…
Как ни странно, крамольной мысли, что вот и представился случай избавиться от навязанного «подарочка» не мелькнуло.
Однако только Мари вышла из госпиталя, ее ждал сюрприз. Она увидела Хромого Ганса, который с самым независимым видом сидел на скамеечке в госпитальном парке, выставив вперед почти не сгибавшуюся ногу: ту самую, которая автопротез. Около Ганса чинно сидел Квач. Увидев Мари, пес сразу не то взвыл, не то заскулил — и кинулся к ней. Да так кинулся, что чуть с ног не сбил. Честно говоря, Мари удержалась только потому, что схватилась за дерево. Затем последовали ритуалы облизывания, обнюхивания и вообще бурных приветствий. Квач переволновался, истосковался и был сам не свой.
Когда Квач закончил выражать свою радость (точнее, поумерил ее выражение до признанных в приличном обществе рамок), к Мари как раз подошел Ганс.
— Здравствуйте, доктор, — сказал он.
— День добрый и вам, Ганс.
— Мельник сказал, что вы здесь. Черт его знает, как, но ваш пес, похоже, все понимает. Притащил меня сюда, только услышал. Отдыху не давал до самого госпиталя.
Мари широко улыбнулась.
— Врете ведь, Ганс! Квач не мог знать, где в Орвиле госпиталь, он никогда здесь не был.
— Ну и что? — ничуть не смутившись, пожал плечами Ганс. — Все равно ныл. А где госпиталь — он не знал, зато знал я. С вами все в порядке, Мари?
— Все, — кивнула она. — А почему вы спрашиваете?
— Боюсь, как бы вас в чем не заподозрили, — произнес он, и Мари поняла: беспокойство и впрямь было нешуточное. — Особенно, если этот инспектор вроде как погиб.
— Господи, Ганс, в чем они могли меня заподозрить?!
— Нет, ни в чем… — Ганс скривился. — Мать Михаэля сказала, что будто это вы ее сына всякими лекарствами накачала.
У Мари даже сил сердиться или расстраиваться не было. Вот оно как. Что ж, так тоже бывает…
У нее внезапно отпало всякое желание снова видеться с народом из Маринбурга. Нет, ну это надо же…
— Если что… — сумрачно продолжил Ганс, — у меня тут могут кое-какие знакомые найтись… жалко, что с инспектором Элриком потолковать не получилось… и вообще — жалко. Я его еще по службе помню. Но у них тут вроде его брат за главного. Этого я тоже знаю. Тоже ничего, но может под горячую руку много наломать. Так что если что… Мари, если вдруг я чем-то смогу помочь…