Жестокая болезнь
Шрифт:
Когда тянусь к выключателю на стене, она хватает меня за руку.
— Не надо.
Я мгновение колеблюсь, прежде чем направиться к стеклянной душевой кабине. Держа Блейкли в объятиях, открываю кран и жду, пока вода нагреется.
Она осторожно касается свежей повязки на моей руке.
— Как это произошло?
Я перевожу на нее взгляд, запоминая, какой нежной она выглядит в этот момент.
— Я сохранял то, что важно для меня.
Она вопросительно выгибает бровь.
— Блокнот, —
Мне удалось сохранить оба. Еще я забрал блокнот по объекту 6, со всеми моими записанными находками и набросками Блейкли, а также страницами, которые она написала, находясь в плену, — те, которые я хранил в своем дневнике.
Я бы не смог смириться с тем, если бы они сгорели.
Когда она изучает мои черты, ее глаза прожигают насквозь мой фасад, думаю, она все понимает.
Она обращает внимание на мою руку и начинает снимать повязку.
— Не нужно мочить ее.
После того, как она снимает повязку, я опускаю ее ноги на пол. Тщательно снимаю с нее остальную одежду, прежде чем снять другую повязку, обернутую вокруг моей икры.
Ее пристальный взгляд прослеживает синяки и царапины на моей груди от ее ногтей. На моем лице следы от ее кулака. Мы оба покрыты ушибами и травмами. Наши тела — холст страсти и насилия.
Любить измученных можно только терпя их боль.
Я тащу ее в душ и целую под струями воды, как целовал под водопадом. Целую ее так, словно мне не хватает воздуха, словно я тону, и она — единственный источник кислорода в воде.
И она целует меня в ответ с такой силой, что хватило бы на проливной дождь.
Теплые струи обжигают свежие порезы, моя икра горит, когда вода промывает открытую рану, разбрызгивая бледно-красную кровь вокруг.
Я обнимаю ее за талию и прижимаю спиной к кафелю. Когда она обвивает руками мою шею, ее груди соблазнительно прижимаются ко мне. Провожу пальцами вниз по изгибу бедер и прижимаю свой пульсирующий член к ее тазу, постанывая ей в рот от ощущения ее жара. Ее киска полностью обнажена, и это так чертовски приятно, буквально сводит с ума от желания.
Чуть сгибаясь в коленях, я просовываю член между ее бедер, скользя по ее гладким, влажным губам.
Ее хриплый стон вырывается наружу, мучая меня, бедра соблазнительно покачиваются, пытаясь затащить меня прямо за грань здравомыслия.
Я просовываю руку под ее колено и раздвигаю ноги. Она опять дергается вперед, это сексуальное движение умоляет меня погрузиться в нее.
Обхватываю сзади за шею и наклоняю ее лицо к своему.
— Просто скажи мне одну вещь, — говорю я, а она шепчет мольбу.
Моргает, глядя на меня, капли воды соблазнительно стекают по ее лицу. В ответ на ее напряженное молчание я прерывисто вздыхаю.
— Мы занимаемся любовью?
Она с усилием сглатывает.
—
— Скажи, что любишь меня.
Ее взгляд скользит по моему лицу, потом в сторону.
— Господи, Блейкли. Скажи мне, что ты хочешь нас…
— Я не хочу делать это в одиночку, — признается она.
Жгучий уголек сожаления сжимает мое горло. Я сделал это с ней; я сделал ее одинокой, страдающей от болезни, от которой никто на планете никогда не страдал. Пока она не адаптируется, я с готовностью приму ее оскорбления. Какая-то больная часть меня согласна даже на такое.
И это единственная причина, по которой я могу оправдать свои дальнейшие слова.
— Думаешь, я хотел этого? Хотел влюбляться в тебя? Я ненавидел себя за слабость. Даже хотел, чтобы лечение убило тебя, лишь бы ты больше не искушала меня.
Я ожидаю, что она будет выглядеть такой же пораженной, каким я себя чувствую от этих слов. И все же, когда она поднимает на меня взгляд, черты ее лица мягкие.
— По крайней мере, ты наконец-то честен, — говорит она. — Это самая здравая вещь, которую я когда-либо слышала от тебя.
Я выдыхаю грубое ругательство, мои легкие горят. Обхватив ее лицо, я притягиваю ее рот к своему, ощущая неистовую потребность заставить ее почувствовать мою пытку, показать, как мой монстр сотрясает клетку.
— Когда все закончится, — говорю я, обнажая правду, которой она жаждет, — я хочу, чтобы ты вырезала мое гребаное сердце этим лезвием бритвы.
По крайней мере, тогда она отомстит, а я смогу спокойно умереть, очарованный ею.
Потому что для меня есть только она. Больше никого не будет.
Лишь она.
Легкое подрагивание губ выдает ее нерешительность, но, прежде чем я успеваю полностью осознать, что она чувствует, она прижимается своим ртом к моему. Поцелуй — как нападение. Она наказывает мои губы, которые и так уже много часов страдали от насилия.
Я прижимаю ее к кафельной стене, когда она обхватывает ногами мои бедра, сливая наши тела в одно целое, пока никто из нас не остановился.
Вхожу в нее по самый лобок, пытаясь прогнать боль и сожаление, угрожающие разорвать меня на части.
Я знаю, что нужно сделать — и, боже, она будет презирать меня еще больше, но я видел сомнение в ее зеленых глазах. Я знаю, что творится у нее в голове.
Придется надеть свою шляпу злодея, чтобы обезопасить ее.
Темнота давит на нас, укрывая от прошлого и будущего. Это мгновение создано только для нас. Мы становимся переплетением конечностей и отчаянных прикосновений, борясь за близость, преодолевая барьер нашей плоти.
Я рычу, когда врываюсь в нее, жалея, что не могу залезть в нее полностью.