Жестокии? мучитель
Шрифт:
Я боюсь его и хотела бы не чувствовать этот страх. Каждый раз, когда он смотрит на меня, я словно переношусь в тот первый день, когда мне было двенадцать лет, а ему на год больше, потому что он поздно приехал из Мексики в Америку и отставал в учебе. Это был день, который в мгновение ока перевернул всю мою жизнь в академии с ног на голову.
До того, как он появился, я была популярна и всем нравилась. Как только он положил на меня глаз и решил, что ненавидит меня без всякой причины, я стала изгоем. Элиас вошел сюда так, словно это место принадлежало ему, и за две секунды
— Не так быстро, Гурин.
Я облизываю пересохшие губы и выпрямляюсь, пытаясь скрыть свой страх.
Его ухмылка становится шире.
— Мне нужно обсудить с тобой кое-что важное.
— Что?
– огрызаюсь я, стряхивая его руку со своего плеча. — Я опаздываю, и ты тоже.
Он наклоняется ближе ко мне, его мужской аромат вторгается в мое пространство.
— Ты захочешь выслушать меня, поверь мне.
Я усмехаюсь на это.
— Думаю, поверить тебе - это последнее, что когда-либо случится.
Он хватает меня за запястье и тянет за собой по коридору, прочь от главного зала.
Я с трудом поспеваю за ним, чуть не спотыкаясь о собственные ноги.
— Куда ты меня ведешь?
— Заткнись, Гурин, - рычит он, останавливаясь перед пустым классом. — Внутрь.
Я настороженно оглядываю класс, гадая, не собирается ли он обмануть меня, как в девятом классе.
— Я не долбаная идиотка. И помню, что случилось в прошлый раз, когда ты затащил меня в пустой класс.
Его глаза вспыхивают, и он толкает меня внутрь, заходя вместе со мной. Он запирает двери на замок, а затем поворачивается ко мне лицом, жестокая ухмылка делит его красивое лицо надвое. Трудно понять, как парень, такой красивый снаружи, может быть таким гнилым внутри.
— Я много копал этим летом, Наталья, - говорит он, подходя ко мне ближе. — И наткнулся на довольно ценную информацию.
Я морщу лоб, потому что не ожидала, что разговор зайдет в такое русло.
— Какого рода информацию?
— Ту, которая может разрушить все, что твой отец построил здесь, в Северной Америке.
– Он опускает руку в карман и достает лист бумаги, разворачивая его. — Похоже, что дорогой папочка был немного шаловливым в Москве, не так ли?
Такое чувство, что у меня сжимается горло, когда я тупо смотрю на бумагу, гадая, какие доказательства у него есть. История любви моих матери и отца никогда не была традиционной, и нас всегда учили хранить ее в секрете. Она была полна предательства и опасности. Он похитил мою мать у влиятельного врага в Москве, намереваясь использовать ее в качестве рычага давления, но влюбился в нее. После этого они бежали из страны и сменили личность здесь, в Америке.
— Фамилия Морозов тебе о чем-нибудь говорит?
– спрашивает он, медленно приближаясь, оттесняя меня к стене.
Я тяжело сглатываю.
— Нет, а должна?
— Лгунья, - рычит он, тыча бумагой мне в грудь. — Твоего папочку звали Валерий Морозов. Не Гурин.
Мне кажется, что весь мир вращается, поскольку я знаю, какую власть эта информация дает ему надо мной и моей семьей.
Он ухмыляется.
— А девичья фамилия твоей
Я качаю головой.
— Как ты… - опускаю взгляд на бумаги, перебирая их. У Элиаса есть все. Их оригиналы российских свидетельств о рождении и копии паспортов, выданных до того, как они сменили личности, а также статьи в российских новостях о так называемом похищении моей матери.
Он склоняет голову.
— У меня есть вся необходимая информация, чтобы уничтожить всю твою семью.
— Чего ты хочешь?
– Рявкаю я, всовывая бумаги обратно ему в руки.
— Вот это и есть главный вопрос, да?
– Он придвигается ближе ко мне, вынуждая меня продолжать пятиться, пока я не упираюсь в стену. — Я хочу владеть тобой, Наталья.
– Он показывает на бумаги в своих руках. — И я бы сказал, что это цена, не так ли?
Я хмурюсь.
— Владеть мной?
– Спрашиваю, гадая, к чему он клонит.
— Да, ты будешь моей зверушкой на один год, bonita4.
– Он хватает меня за подбородок и приподнимает его, так что я смотрю ему в глаза. — У меня будет один год, чтобы делать с тобой всё, что я захочу и ты не скажешь ни слова против.
– Он приближает свои губы к моим, его горячее дыхание касается моего лица. — Ты подчинишься моим требованиям и сделаешь все, что я, блядь, скажу, если хочешь, чтобы Лебедев не узнал, кто твоя семья на самом деле.
Дрожь пробегает по моей спине.
— Что именно ты собираешься со мной делать? - Спрашиваю я, ненавидя то, как ломается мой голос.
Его ухмылка становится шире, и он поднимает другую руку, чтобы погладить мою грудь через блузку, заставляя ненависть бурлить во мне.
— Всё что я, блядь, захочу. Скажи мне, Гурин, ты девственница?
Жар заливает все мое тело, и я пытаюсь не смотреть ему в глаза, потрясенная тем, какой оборот принял этот разговор.
— Это не твое дело.
— Это мое дело, если я так говорю, или ты хочешь, чтобы я направил Лебедева прямиком к порогу твоего любимого брата?
– спрашивает он.
— Нет, - отвечаю, качая головой. — Не надо.
Он посмеивается, звук настолько бессердечный, что действует мне на нервы.
— Я так и думал, а теперь: ты девственница или нет?
– Он снова заставляет меня поднять лицо. — Я хочу знать, имею ли дело с испорченным товаром.
Я впиваюсь в него взглядом, едкая ненависть разливается по крови и заражает вены.
— Да, я девственница.
Его плечи расслабляются, и напряжение на лице исчезает. Как будто он почувствовал облегчение, услышав это, что, впрочем, не имеет смысла.
Почему его должно волновать, трахали меня раньше или нет?
— Идеально.
– Он прижимается губами к моему лицу и облизывает его, как гребаный пес. — Потому что я собираюсь заявить права на твою девственность в этом году. Она моя, и я заберу ее, когда захочу. Ты поняла?
Мой желудок скручивает от тошноты, я отстраняюсь и ошарашено смотрю на парня, который мучил меня с двенадцати лет.