Жестокий лес
Шрифт:
Лейтенант решил дать бойцам хотя бы короткий отдых.
Залегли в неглубокой лесной балке. Два часа сна — совсем мало для людей, падающих от усталости. Но два часа — это, в конце концов, сто двадцать минут, а кто из них не мечтал хотя бы о десяти минутном отдыхе?
В полдень вышли к маленькой речушке и, найдя перекат, где вода доходила лишь до колен, перебрели на другой берег. Но их засекли и сообщили по радио координаты передвижной эсэсовской группе. Эсэсовцы обстреляли разведчиков на подступах к небольшому селу, скосили пулеметными очередями еще четырех
Теперь из десяти их осталось всего четверо. Здесь, в кустах возле Горыни, они ждут, когда солнце скроется в черной туче над горизонтом.
Наконец Иванов сказал:
— Вы ждите, а я… — Махнул рукой в сторону реки. — Пока не стемнело, поищу брод…
Бутурлак одобрительно кивнул.
Иванов бесшумно раздвинул кусты, и лейтенант увидел, как мелькнули в чаще еще совсем не стертые подошвы его сапог, подбитые двумя рядами блестящих гвоздиков, — Иванов берег обувь, зная, как тяжело старшине достать сапоги сорок седьмого размера.
Бутурлак подполз к Васюте.
— Поспи, — сказал, — пока вернется Иванов.
Ефрейтор положил раненую руку на грудь, закрыл глаза, уснул мгновенно.
Бутурлак знал эту особенность Васюты, которой завидовали разведчики: ефрейтор всегда выгадывал на отдыхе по сравнению с другими хоть несколько минут.
— Ты тоже спи, я постерегу, — сказал он Горянскому.
— Вы же отдыхали меньше нас…
— Спать! — коротко повторил Бутурлак.
Горянский подчинился приказу. Сладко вздохнув, положил под голову пилотку, обхватил двумя руками автомат, прижал к груди, как ребенка, и заснул, дыша ровно и бесшумно.
“Совсем еще мальчишка”, — подумал Бутурлак, глядя на его круглые, покрытые легким пушком щеки.
Ему тоже хотелось спать, и он сильно потер ладонью лоб, отгоняя сон.
Он представил себе, как нервничает сейчас начальник фронтовой разведки, как звонят ему из штаба, а он вынужден прибегать к неопределенным обещаниям, как в глубине души, может, клянет его, лейтенанта Бутурлака, не зная, что от заброшенной в тыл врага разведывательной группы осталось меньше половины и вообще неизвестно, удастся ли и этим четверым пробиться к своим…
В конце концов, когда полковник уверится, что от Бутурлака напрасно ждать сообщений, он сформирует новую разведгруппу… Если даже и те разведчики погибнут, все равно начнется наше наступление, и все эти гитлеровские доты и линии укреплений будут стерты с лица земли, но это будет достигнуто большей кровью, значительно большей, и много солдат погибнет, штурмуя неразведанную линию гитлеровских укреплений.
Бутурлаку перехотелось спать. Черт, почему не возвращается Иванов? Он посмотрел на часы — прошло тридцать минут.
Лейтенант решил подождать еще четверть часа, но тут в соседних кустах затрепетали листья. Бутурлак поднял автомат и сразу же опустил его.
Иванов обтер грязным платком потное лицо и коротко доложил:
— Горынь в полукилометре. Берега заросли лозняком, перекат недалеко, около него на том берегу засада — два эсэсовца.
— Речка широкая?
— Быстрая, и Васюте
— Да, другого выхода нет, — согласился лейтенант. — Только дождемся темноты… За ночь должны оторваться от них… Там начнутся такие леса, что и сам черт нас не найдет.
— Черт — нет, — мрачно усмехнулся Иванов, — а эсэсовцы… Вцепились, как собаки в горло!
— Мы должны затеряться в лесах, — повторил Бутурлак. — Двинемся в десять. Теперь спи. Будешь дежурить после Горянского.
Это было справедливо, и Иванов не протестовал. Сменяясь через каждый час, они проспали до десяти вечера. В темноте подползли к крутому берегу Горыни. Бутурлак с Васютой залегли в лозняке, а сержант с Горянским поползли к омуту, где кусты купались в быстрой воде. Горынь здесь суживалась и была глубокой. Иванов рассчитывал подобраться к другому берегу до поворота, который прикрывал их от эсэсовцев.
Бутурлак нагреб холмик нагретого солнцем и еще не остывшего песка, уложил на него автомат.
Стал прислушиваться. Выше по течению что-то плеснуло.
Лейтенант вытянул шею — неужели ребята неосторожно выдали себя? Но вот плеснуло еще раз, поближе, и Бутурлак понял, что на плесе играет большая рыба.
Прошел чуть ли не час, а на том берегу все было спокойно.
Низко над водой пролетела сова, сонно засвистал перепел. Сначала Бутурлак не понял, что это сигнал, — так естественно свистела птица. Но Васюта толкнул его, прошептал:
— Слышишь?
Лейтенант свистнул, отзываясь. Поползли к воде. Бутурлак, пропустив вперед Васюту, перебрел речку следом за ним.
Острожаны раскинулись на берегу лесного озера — огромные дубы расступились, и крытые соломой хаты подходили к самой воде.
Озеро было вторым кормильцем: земли не хватало, да и что соберешь на тощем песчаном грунте? Немного ржи, несколько мешков картошки… А в озере гуляли килограммовые щуки, окуни, сазаны, лещи, не говоря уже о плотве, красноперке и другой мелочи.
За рыбу у Северина Романовича Жмудя можно было получить и хлеб, и крупу, и даже керосин. У Северина Романовича были хорошие кони, и он возил рыбу на базар в город. Накопил деньжат и построил в Острожанах нарядный дом под железной крышей, возле самой церкви. Церковные купола были тесовые, а эта ярко-зеленая крыша возвышалась над соломенными черными шапками села гордо и вызывающе.
Северин Романович пристроил к своему дому открытую веранду и любил здесь попивать днем чаек, посматривая на разъезженную песчаную дорогу, что ведет от озера к лесу, не обращая внимания на покупателей, толпящихся возле его магазинчика, к которому от веранды ведет вымощенная красным кирпичом дорожка. Теперь это единственный магазин на все Острожаны. Раньше на лесном конце села была еще лавка Боруха, но, слава богу, новая власть избавила Северина Романовича от конкурента, отправив Боруха Гольцмана со старой Гольцманихой да подрастающими гольцманятами в концлагерь, и это был еще один козырь в пользу этой власти.