Жестокое милосердие
Шрифт:
— А мы думали, вы с герцогиней поужинали, — смущается Дюнуа.
Я киваю. Пусть думает, что я поела с ней наверху. Все это чепуха, к тому же кусок вряд ли полезет мне в горло.
— Мне нужно с вами поговорить.
Дюнуа косится на де Лорнэя и Чудище:
— Наедине?
— Нет, им в какой-то мере уже известно то, что я собираюсь сказать. — Я опускаю пальцы в карман и смыкаю их вокруг толстого золотого кольца. — Я имею основания считать, что канцлер Крунар обвел всех нас вокруг пальца.
— Крунар?! — Глаза капитана округляются от недоумения.
И
— Да, господин мой. История долгая и запутанная. Дюваль предупреждал меня, что без основательных улик вы мне не поверите.
— И есть у вас такие улики?
— В некотором роде. — Я провела два дня, силясь как-то причесать свои мысли, и что же? Настал решительный момент, и я с трудом подыскиваю слова. — Помните, как вы рассказали нам, что он почти не пытался защитить Дюваля в тот вечер, когда Тайный совет обсуждал возможность взятия того под стражу? Это неприятно удивило меня, ведь за многими поступками Дюваля стоял именно канцлер. Когда же мне сообщили из монастыря, что Крунар прислал письмо, обвинив Дюваля в участии в заговорах его матери, то есть самым наглым образом его оболгав, я заподозрила, что дело очень нечисто!
Густые брови Дюнуа сходятся у переносицы.
— Прямо так и написал?
— Да, но не только.
В течение следующего часа я излагаю ему все, что свидетельствует против Крунара. И про нападение головорезов с отравленными мечами, и про перстень-печатку, и про гибель Немура, и про ложные сведения, которые канцлер поставлял монастырю.
Когда я наконец умолкаю, Дюнуа на некоторое время погружается в раздумья. После чего качает головой.
— Я могу понять, как ваши умозаключения привели вас к подобному выводу, — говорит он. — Но уверен, всему есть какое-то объяснение, которое мы попросту проглядели.
— Но кольцо! Это ли не улика?
Дюнуа встает.
— Согласен, все выглядит более чем странно. Но выдвигать на подобном основании обвинение в измене? Да еще в такой страшной? — Он вновь качает головой. — Не могу поверить, что канцлер действительно таков, каким вы его выставляете. А что Дюваль по этому поводу думает?
— Разум Дюваля изнемогал в борьбе с ядом, который ему подсунул Крунар.
Капитан вскидывает голову:
— Яд? Дюваль отравлен?
— Да, господин мой. Еще одно предательство, в котором я виню канцлера.
Румяное лицо Дюнуа становится белым.
— Я-то думал, он попросту прячется.
— Когда мы уезжали, он был совсем плох, — тихо произношу я. — У него уже ноги не двигались. Дальше онемение поразит легкие. А потом сердце. Быть может, это уже произошло.
И снова в комнате слышно только потрескивание и шипение пламени.
— Господи Иисусе! — произносит наконец Дюнуа и трет ладонями лицо. — Если все вправду так, как вы говорите, то в случае провала переговоров в Геранд нам возвращаться нельзя. И тогда Изабо…
Он с несчастным видом поворачивается ко мне.
— Значит, надо в лепешку расшибиться, но сделать так, чтобы переговоры оказались успешными, — говорю я. — И тогда я уж что-нибудь изобрету, чтобы освободить Изабо.
ГЛАВА 50
Следующий день — воскресенье, и Анна, как подобает, проводит утро за молитвой. Я бы тоже с удовольствием помолилась, но мне не сидится на месте. Я стою у окна, рассматривая густые леса, среди которых приютился охотничий домик. Достигло ли обители мое письмо? И если да, то поверила ли мне матушка аббатиса? Как же жаль, что перед отъездом я не успела получить весточку от Аннит! Даже если она сумела что-нибудь выяснить, Вэнтс меня здесь ни за что не отыщет.
Мысли донимают меня с настойчивостью больного зуба. Как там Дюваль? Должна ли я была как-то по-другому вести себя при нашем расставании? И что поделывает Крунар? Он ведь подозревал, что с исчезновением Дюваля что-то нечисто. Может, мы уехали, а он тут же начал перетряхивать замок, разыскивая беглеца, и, конечно, не прошел мимо моей комнаты?
Или Дюваль погибнет от яда еще прежде, чем его отыщет Крунар.
Устав сыпать соль на свежие раны, я подхватываю плащ и устремляюсь наружу. Охотничий домик венчает собой гряду скалистых холмов, отсюда открывается вид на долину Луары и на саму реку. Холодный ветер треплет мои волосы и плащ. Я разглядываю бастионы далекой крепости. Вот бы узнать, что замышляют засевшие там заговорщики. И как нам обезопасить от них Анну, ведь они так близко…
Позади хрустит снег. Я оглядываюсь и вижу герцогиню: она пробирается по тропинке, закутавшись в подбитый горностаями плащ.
— Вы бы отдохнули, ваша светлость.
— Не могу, — отвечает она. — Мысли одолевают.
Она подходит, и мы вместе смотрим в долину, туда, где вздымаются могучие стены Нанта. Над бастионами вьются желтые и голубые знамена.
— Знаешь, я ведь родилась там, — говорит герцогиня. — В ту ночь отец принес меня на самую высокую башню и поднял над головой, чтобы я узрела свое королевство, а жители — свою будущую правительницу.
В голосе Анны звучит недоумение: в самом деле, как же так вышло, что в ее доме поселились враги?
— Видишь, вон те ворота, дальние? — спрашивает она. — Восемь лет назад сквозь них проскакал Дюваль, увозя нас с Изабо от убийц. — Ее голос прерывается. — Вот бы он оказался здесь! — страстно шепчет она. — Мне еще никогда не был так нужен его совет! — И она бросает на меня взгляд, полный отчаяния. — Я была уверена, что он выехал вперед и встретит нас по дороге. Наверняка ему известно, что Дюнуа не исполнит приказ, не возьмет его под стражу. Почему его нет с нами, Исмэй?
Я смотрю в карие глаза и понимаю, что таиться больше нельзя. Ее советники слишком достаточно скрывали от нее правду, и следовать их примеру я не намерена.
— Он болен, ваша светлость. И очень серьезно.
Ее ладошка взлетает ко рту:
— Мор?
Я качаю головой:
— Его отравили.
Глаза у нее становятся круглыми от невыразимого ужаса, она даже отступает на шаг.
— Отравили?.. — еле слышно повторяет герцогиня.
— Да, но это не я, — спешу заверить ее.