Жестокое милосердие

Ла Фиверс Робин

Но прежде, чем тронуться в путь, Анна велит Дюнуа подъехать ко мне.

— Спеши назад, — жарким шепотом приказывает она. — Разыщи Вароха и де Лорнэя! Если они ранены, скорее привези их обратно!

Я-то знаю, что все наши под стенами Нанта погибли, изрубленные в куски, но вслух произношу:

— Ваша светлость, я сделаю все, что только возможно.

Пригнувшись к седлу, я понукаю и понукаю коня. Каждый миг промедления для меня святотатство, ибо души тех, кого я люблю, вынуждены страдать, витая близ окровавленных,

искалеченных тел. Как жаль, что я только теперь поняла — я люблю не только Дюваля, де Лорнэй с Чудищем тоже успели стать мне бесконечно дорогими, каждый по-своему. Как я их разыщу, как избегну врагов, наверняка рыщущих по бранному полю, — об этом думаю меньше всего. Я исполню для своих друзей должное. Даже если сама буду испускать дух.

Я выезжаю из-под деревьев, растущих у подножия холма, и меня встречает оглушительная тишина. Ни лязга оружия, ни ржания лошадей. Осаживаю коня прежде, чем тот успевает спрыгнуть с обрыва.

Воинство д'Альбрэ уже убралось обратно за стены. Они отступили тотчас же, как поняли, что ловушка не удалась. В поле остались только тела павших. Я покидаю седло, привязываю коня и остаток пути прохожу пешком, крепко сжимая в ладони рукоять кинжала, выкованного Самим Мортейном.

Повсюду кругом меня — отсеченные руки и ноги, поверженные тела и кровь, кровь. Мой взгляд ни на ком не задерживается слишком долго, ибо это причиняет боль. Половина лежащих здесь — изменники, предавшие нашу страну, но смерть всех уравнивает. Кровь одинаково истекает из неправых и правых, напитывая траву.

Как странно! Я думала, мое сердце осталось в Геранде, но, оказывается, что-то во мне еще может исходить болью, сострадая умирающим и убитым.

Да, здесь есть и живые. Моего слуха достигают жалобные стоны тех, кого еще не постиг милосердный конец. У меня нет воска, чтобы залепить уши, и я лишь плотнее запахиваюсь в плащ. Всматриваюсь в их лица, рассеченные, окровавленные, искаженные мучительными гримасами. Когда ближе подхожу к стенам Нанта, мне попадаются солдаты из нашего отряда. Все — мертвые.

Потом я замечаю де Лорнэя и бегу к нему, подхватив юбки. Он лежит на земле, страшно изрубленный, с двумя стрелами в груди. Кажется мертвым, но вблизи удается расслышать затрудненное, судорожное дыхание.

Я падаю на колени прямо в кровавую грязь:

— Де Лорнэй?

Он узнает голос, его веки трепещут и поднимаются. Он смотрит на меня, в глазах — едва ли не благоговение.

— Исмэй?.. — хрипит он.

Я беру его за руку:

— Я здесь, я с тобой.

— Она бежала?

— Да, господин мой. Она в безопасности с капитаном Дюнуа и двумя сотнями воинов из Ренна.

Он прикрывает глаза, по телу пробегает судорога величайшего облегчения.

— Ты видел Чудище? — спрашиваю я его.

Он хочет покачать головой, но приступ кашля останавливает его, изо рта течет кровь.

— Его… взяли. Дюжина… солдат… навалилась. — Он делает паузу, силясь отдышаться, и продолжает заметно ослабевшим голосом: — Стащили с коня. Поволокли в город.

К горлу у меня поднимается желчь. Чтобы Варохское Чудище волокли по грязи, а потом вздернули на городской стене, словно какого-нибудь злодея!

— Мне жаль, — шепчет де Лорнэй. — Прости, что я… так… с тобой обращался. Я хотел… хотел лишь защитить Дюваля.

Я повторяю:

— Это не я его отравила.

— Да, но ты… завладела его сердцем… и я… боялся, чтобы, уходя, ты не вырвала его из груди.

Вся былая неприязнь к этому человеку тотчас улетучивается, и взамен мою душу переполняет печаль. Я горюю о том, что только сейчас узнала ему истинную цену. Как жаль, что мы с ним не проложили друг к другу мосты, пока было время! Как жаль, что мы не позволили себе подружиться!

— Я… прошу у тебя прощения, Исмэй, — шепчет он. — Все… одним грехом меньше.

— Я с радостью прощаю тебя, господин мой.

— Хорошо… — Его губы двигаются, он пытается улыбнуться. — Могу я просить… тебя… о милости?

— Я все для тебя сделаю, де Лорнэй.

— Тогда… добей меня.

Страшная просьба пригвождает меня к месту.

— Пожалуйста, — просит он. — А то скоро вороны прилетят, кишки мне клевать.

И я вижу, что свободной рукой — той, которую я не держу, — он зажимает живот.

— Нанеси… удар… любой, лишь бы смертельный.

— Нет, господин мой, — говорю я.

Надежда на избавление покидает его:

— Да… это тяжко, я знаю.

Я прижимаю палец к его губам, призывая к молчанию:

— Я не это имела в виду. Герой, подобный тебе, заслуживает мизерикордии. Ступай с миром, напутствуемый нашей великой благодарностью. Я уверена, герцогиня хотела бы того же.

Он слабо улыбается и бессильными пальцами пожимает мне руку.

Я не хочу, чтобы его страдания длились. Поэтому наклоняюсь и прижимаю губы к окровавленной щеке, целую его, как мать целует дитя.

И касаюсь мизерикордией его шеи.

Душа де Лорнэя вырывается на свободу. Она в восторге проносится сквозь и мимо меня, и я чувствую осеняющий ее божественный свет. Тело, распростертое на земле, становится пустой оболочкой, бренной раковиной, что лишилась жильца. «Да, — думаю я, — да!» Вот кем я всегда хотела быть! Не орудием мести, но ангелом милосердия!

Я встаю, обводя взглядом поверженные тела. Знаю, что мне нужно сделать.

Я подхожу к воину, что лежит совсем рядом с телом де Лорнэя. Нагнувшись, дотрагиваюсь мизерикордией до его плеча. Дух тотчас оставляет истерзанную плоть, обдавая меня волной благодарности. И свет небесный еще раз касается меня.

— Ступай с миром, — напутствую я отлетевшую душу.

Я перехожу к следующему, потом еще и еще. На каждом из них — метка Мортейна. Смерть нашла их и без моей подмоги.

Лишь отпустив последнюю душу, страдавшую на поле боя, я замечаю под ближними деревьями чей-то силуэт. Пытаюсь вглядеться, но дневной свет уже меркнет, и я не уверена, вправду там кто-то стоял или примерещилось. Может быть, это всего лишь тень дерева. Нет! Там кто-то стоит! Стоит, наблюдая, как я перехожу от одного тела к другому!