Жестокое милосердие
Шрифт:
Я пытаюсь вспомнить вечер в обители, когда нам впервые рассказали про французскую шлюху. Да, именно так ее всегда называли, потому-то ничто в моей памяти и не отозвалось на фамилию Иверн. Всего четырнадцати лет от роду она стала фавориткой прежнего короля Франции. Когда тот умер, она сделалась любовницей нашего герцога и оставалась ею много лет кряду, родив ему пятерых детей: трех сыновей и двух дочек.
Рука Дюваля лежит на столе рядом с моей, длинные сильные пальцы вертят ножку бокала. Когда эти пальцы вдруг нервно сжимаются, я снова начинаю слушать, о чем говорят
— В этом году мой милый Франсуа выиграл уже четвертый турнир, — рассказывает барону госпожа Иверн. — Немного ему найдется равных на боевом поле!
Барон Джеффой с восторгом смотрит на Дюваля.
— Разве что его старший брат, — говорит он. — Если память мне не изменяет, он ни разу не бывал побежден в…
— Те дни миновали, — отмахивается Дюваль, пресекая неуклюжую попытку польстить, и одним махом осушает бокал.
Следует довольно неловкая пауза, которую искусно сглаживает госпожа Катрин.
— Нынешней осенью на охоте нам сопутствовала необычайная удача, — начинает она, но мадам Иверн гнет свое.
У нее на устах лишь милый Франсуа, который оказывается еще и несравненным охотником. Подумать только, неделю назад он в одиночку взял на копье дикого вепря!
Уж не это ли причина их розни с Дювалем? Быть может, она так горячо любит Франсуа, что старший сын в итоге возненавидел ее? В семьях, особенно в знатных, случается и такое, ведь у них родительская привязанность измеряется титулами и наследством. Я кошусь на Дюваля, но тот не поднимает глаз от тарелки. Он режет оленину, его движения точны, но в них ощущается гнев.
Я снова приглядываюсь к госпоже Иверн, сидящей как раз напротив меня. Платье на ней изумрудного цвета, а корсаж спущен еще ниже, чем у меня, полностью обнажены плечи. Покрой выставляет женское богатство прямо-таки напоказ.
— Гавриэл, дорогой мой, — томным голосом произносит она, — будь любезен, поясни еще раз, кто все-таки эта девушка, что сидит рядом с тобой? И почему она таращится на меня так, будто я теленок о пяти ногах?
Меня бросает в невыносимый жар. Я-то думала, они слишком увлечены беседой и своими внутренними интригами и мое излишнее внимание останется незамеченным.
Дюваль косится на меня, как бы давая понять, сколь сильно его тяготит мое присутствие.
— Мадам, не судите ее строго. Эта девушка выросла среди простых крестьян. Конечно же, она поражена вашим изяществом и красотой.
— Как, впрочем, и все мы, — вставляет барон, умудрившийся не уловить откровенной иронии в голосе Дюваля.
В отличие от него госпожа Катрин все замечает.
Мадам Иверн с улыбкой осведомляется:
— Уж не ее ли ради ты так надолго покинул свою молоденькую герцогиню?
Дюваль отпивает вина:
— Я никого не покидал, как вы изволили выразиться. Всего лишь съездил кое-куда по делам, связанным с моей службой престолу.
Госпожа Иверн устремляет на меня пронизывающий взгляд:
— Так откуда, говоришь, ты родом?
— Она не говорила, — замечает Дюваль.
Мне не особенно нравится, что он взялся отвечать вместо меня, ну да ладно. Вот бы сообразить, что между ними происходит.
— Из
Дюваль мотает головой.
— Нет, — говорит он. — Никто не видел ни войск, ни даже разведывательных отрядов, так что слухи беспочвенны. Герцогиня пристально следит за положением дел.
Мадам Иверн наклоняется вперед, ее глаза поблескивают:
— В самом деле, Гавриэл? Ты в этом уверен? А вот мне почему-то совсем так не кажется.
Их взгляды вновь скрещиваются над скатертью.
— Это потому, что вы предпочитаете не видеть, мадам. — Он говорит отрывисто и жестко, каждое слово летит, словно камень из катапульты. — Вы, как обычно, замечаете лишь то, что вам хочется, и не больше. — Он бросает взгляд на Джеффоя, но барон самым увлеченным образом нарезает фазана. Мгновением позже Дюваль вновь обращается к мадам Иверн. — Берегитесь, — предупреждает он негромко. — Политика может быть куда опасней, чем вы себе представляете.
Даже не сразу осознаю, что речь идет не о политике вообще, а о чем-то весьма конкретном. Но о чем же именно?
Кажется, красавицу тоже озадачивают его слова, но прежде, нежели она успевает ответить, Дюваль поворачивается ко мне. В его глазах полыхает такая ярость, что я едва не отшатываюсь.
— Мы выезжаем с рассветом, — говорит он. — Разумно будет лечь пораньше.
Он поднимается и подает мне руку. Я быстро встаю, благодарю хозяйку дома за гостеприимство и позволяю Дювалю себя увести.
Он провожает меня до порога моей комнаты, причем еле сдерживаемый гнев заставляет его шагать до того быстро, что под конец я почти запыхалась. Хочу кое о чем спросить его, но он отметает все вопросы коротким «спокойной ночи», отворяет дверь и буквально впихивает меня внутрь. Дверь громко захлопывается.
Наконец-то можно насладиться уединением, но я слишком рассержена. Разве это я виновата в том, что они с мадам Иверн мало не надавали друг дружке затрещин?
Я могу только строить догадки о том, что их некогда развело, но наверняка это была очень тяжкая ссора. Нет, ревность к любимчику-брату такой жгучей ненависти породить не могла. И вот еще: каким образом сюда замешан Джеффой? А что замешан, это точно. Зря ли он сидел с таким виноватым видом, точно Аннит, когда ее застукали за тайным ознакомлением с любовными стихами сестры Беатриз!
А может, дело в другом? Что, если барон подумывает об интрижке с мадам Иверн, а Дюваль старался разрушить его планы? Если верить де Лорнэю, Дюваль высоконравственней иного монаха, и в этом-то суть его раздора с матерью: он считает, что негоже ей заводить нового любовника чуть ли не сразу после смерти его отца.
Мои пальцы устали от повода, я нескончаемо долго распускаю шнуровку корсажа. Выпутавшись наконец из платья, сразу начинаю дрожать от холода. В одной рубашке подбегаю к кровати и забираюсь под толстые одеяла. Как же тут хорошо!..