Жеводанский зверь
Шрифт:
– Не сердитесь, графиня! Бог свидетель, что я хотел бы ошибаться, но как иначе истолковать то необыкновенное волнение, которое вы проявили вчера при виде племянника приора Бонавантюра, ту неподдельную горесть при виде нескольких жалких царапин, то непреодолимое чувство, которое заставило вас нести этого человека на своих руках в присутствии всего замка?
– Ах вот как! – с волнением возразила графина де Баржак. – Таким-то образом свет судит о простом проявлении сострадания! Я это подозревала еще сегодня утром… Послушайте, барон, я буду с вами откровенна. Я чувствую к этому молодому человеку, который был другом моего детства, уважение и дружбу, которых не собираюсь скрывать. Пусть люди говорят, что хотят, только им надо бы вспомнить, что этот юноша не одного со мной звания и воспитанник людей, власть которых для меня всегда была в тягость. Так что если вы сами не додумались до этих очевидных вещей, то в моих глазах ваш ум несколько потускнел. А толки, к которым вы демонстрируете столь живой интерес, для меня имеют такую же важность, как прошлогодний снег.
«Решительно, она его не любит!» – подумал барон. Но тотчас ему пришло в голову, что Кристина могла его обманывать или, что было еще вероятнее, обманываться сама.
– Но я осведомлялся о мосье Леонсе, – продолжал он настойчиво, – и уверяют, что ваше обращение с ним имеет совершенно особенный характер… Даже то, что вы не осведомились о его здоровье, после того как выказали ему такое компрометирующее участие…
– Разве я не видела, что этот невинный поступок могли истолковать против меня?.. Но это правда, Ларош-Боассо, – прибавила Кристина с каким-то увлечением, – я чувствую в присутствии Леонса какое-то замешательство, неловкость, которых никто другой на свете не внушает мне. Он серьезен и умен, и его оценки моих поступков важны для меня.
Это признание в уважении, конечно, не пришлось по вкусу Ларош-Боассо, которой продолжал с презрением:
– Как вы доверчивы и простодушны! Я вижу, Кристина, что вы уже запутались в тех интригах, которыми окружены. Эти бенедиктинцы, присвоившие себе неограниченную власть над вами, хотят использовать вас в своих честолюбивых планах и уже расставили сети, в которые вы тут же угодили. Поверьте мне, не без причины этот молодой человек постоянно попадается на вашей дороге, искусно придумано впечатление, которое он производит на вас, и этот темный заговор, кажется, скоро будет иметь успех. Племянник хитрого Бонавантюра занял в вашем сердце гораздо большее место, чем вы думаете; он это знает и тщеславится этим, что я сам могу засвидетельствовать.
Кристина вдруг выпрямилась, ее черные брови нахмурились.
– Что вы говорите, барон? – спросила она. – Леонс в вашем присутствии хвастался… моим предпочтением? Заклинаю вас честью дворянина, отвечайте мне откровенно!
– Я не утверждаю, что он хвастался этим, – неопределенно произнес Ларош-Боассо, – но я могу уверить вас, что этот дерзкий простолюдин питает относительно вас дерзкие надежды, а эти надежды ваша снисходительность к нему достаточно оправдывает.
Кристина молчала; она была сильно взволнована.
Наконец она успела взять себя в руки и сухо сказала:
– Все эти предположения не имеют смысла… Пожалуй, вздумают распорядиться мною без моего согласия… Но если когда-нибудь осмелятся на это покуситься… Но право, – продолжала она, обратив свой гнев против самого Ларош-Боассо, – почему вы так навязчиво расспрашиваете меня об этом? Чем это может касаться вас, позвольте спросить?
Барон счел случай благоприятным и, придав своему голосу и взгляду самое страстное выражение, сказал:
– Можете ли вы спрашивать меня об этом?
Графиня де Баржак потупила глаза и покраснела, но быстро сумела скрыть замешательство:
– Прочь все эти сентиментальные глупости! Разве мы здесь затем, чтобы говорить о пустяках? Начальник волчьей охоты произносит патетические речи вместо того, чтобы начинать охоту! К волку, к волку! Мы и так уже потеряли много времени!
Она быстро стала подниматься в гору, а барон пошел за нею, довольный и исполненный надежд. Во-первых, Кристина не рассердилась на него из-за этого якобы случайно вырвавшегося у него признания, а во-вторых, его намеки на возможную интригу бенедиктинцев и Леонса, очевидно, все-таки запали в душу гордой девушки. Пока он радовался своему успеху, Кристина спросила его:
– Барон, а вы позаботились поставить одного из лучших стрелков в овраге Вепря?
И она указала на глубокий ров, проходивший по склону горы.
– Я… я не подумал об этом, – растерялся Ларош-Боассо.
– Непростительная ошибка! Мои люди должны были вам сказать, что этот овраг служит убежищем для всех зверей, выгоняемых из Сожженного леса, когда они хотят спастись от охотников. Это самый важный пункт; мой отец это знал: на всех охотах это был его пост, где он убил несколько вепрей, отчего этот овраг так и назван.
– Вы могли бы, милая Кристина, поучить многих охотников, которые воображают себя очень искусными, – отвечал барон, – но в то время, когда овраг Вепря имел такую важность, эта местность, может быть, была совсем другой. Например, прежде лес, бес сомнения, доходил до самого оврага, а теперь их разделяет открытое пространство в сто шагов. Крупный зверь, который хотел бы добежать до оврага, непременно был бы замечен охотниками, поставленными на рубеже леса.
– Неужели вы думаете, что матерому волку не придет в голову прилечь на живот и, под покровом тумана, ползком добраться до оврага? Уверяю вас, что этот волк умеет совершать вещи куда более удивительные.
Ларош-Боассо внимательно осмотрел местность, чтобы понять, в какой степени основательно предположение Кристины.
– Право, графиня, – продолжил он то ли с истинным, то ли с притворным восторгом, – ваша проницательность изумляет меня. Очень может быть, что волк исполнил этот маневр, и следовало бы подумать об этом ранее… К несчастью, теперь уже нельзя ничего исправить: все наши стрелки на местах и с нетерпением ждут моего сигнала. Разве только нам с вами придется стеречь овраг…
– Да, да, именно! – вскричала Кристина, по-детски захлопав в ладоши. – Как будет прекрасно, любезный барон, если вы поможете мне убить этого страшного жеводанского зверя, который три месяца опустошает мои земли, нападает на моих слуг и друзей!
– И который чуть было не съел ягненочка добрых бенедиктинцев, – закончил барон с насмешкой.
Кристина не могла сдержать улыбки, однако она погрозила пальцем барону и продолжала поспешно:
– Пойдемте скорее; я знаю чудесное место, что-то вроде шалаша, построенного в самом овраге одним из моих бывших пастухов, по прозвищу Зубастый Жанно. Этот человек был мезенским горцем, а неукротимый и бесстрашный нрав этого народа известен всем. Жанно очень нравилось жить в этой берлоге. Он жил здесь один, всего несколько раз в год приходя в замок. Это постоянное уединение расстроило его рассудок, так что он почти забыл человеческую речь. Пастухом он был скверным: животные у него пропадали почти каждый день. К тому же Жанно стал так ненавидеть людей, что, встречая их случайно, мог избить и покалечить безо всякой причины. Дело зашло так далеко, что люди стали жаловаться мне на него. В конце концов я решила избавиться от него. Жанно родился не на моей земле, я не была обязана щадить его. Итак, три месяца тому назад мне рассказали об очередном его зверском нападении на человека, и я сама пришла сюда с двумя моими лесничими, которые без меня не осмелились бы взять это на себя; мы прогнали Жанно из его шалаша с запрещением возвращаться когда бы то ни было в мой лес. Он ушел, ворча что-то бессвязное, и с тех пор я о нем не слыхала. Но сейчас мы найдем жалкое жилище, выстроенное им для себя, и, если я не ошибаюсь, оно расположено весьма подходящим образом для выполнения моего плана.