Жеводанский зверь
Шрифт:
– Не нужно мне такого телохранителя, – возразила Кристина шепотом, скривившись.
Ларош-Боассо подмигнул, как бы намереваясь сыграть шутку с докучливым кавалером, а Кристина одобрила его улыбкой.
– Ну, графиня, – продолжал он небрежным тоном, – вы ничего не говорите об этом вашем ягненочке, который так счастливо избавился от волчьих зубов и который, кажется, внушает вам такое сострадание… Каков он сегодня?
– Я… я не знаю, – пролепетала Кристина, вспыхнув.
– А я думал, что вы поспешите узнать об его здоровье. Вчера вы обращались с ним с нежностью, возбудившей мою зависть… Ей-богу, можно согласиться быть растерзанным не только волком, но и всеми аравийскими львами, чтобы положить на минуту свою голову на ваше плечо!
– Я вас не понимаю… я не помню, что случилось; вид крови одурманил меня… Но вы заставили меня вспомнить, что сегодня я не осведомлялась о здоровье бедного раненого юноши! Да, точно, посреди этих забот я забыла о нем, совершенно забыла!
Говоря это, она вертелась направо и налево со смущенным видом, чтобы избежать проницательного взгляда своего собеседника.
В эту минуту приор Бонавантюр входил в зал, где остались только несколько дам и гостей, которые не бросили завтрак ради охоты. Приор с помощью сестры Маглоар и служанок привел в порядок свою одежду, и ничто в его облике, кроме легкой бледности на добродушном лице, не выдавало вчерашней усталости и волнений. Кристина подбежала к нему.
– Здравствуйте, преподобный отец, – сказала она, – я рада видеть, что вы отдохнули… Но вот барон Ларош-Боассо желает узнать о здоровье вашего родственника, а я ничего не могу сказать.
– Если этим внезапным участием он хочет загладить свою вину перед моим племянником, – отвечал приор сухо, – то я благодарю барона. После того единичного приступа лихорадки состояние бедного мальчика очень улучшилось, и доктор уверяет, что через несколько дней все пройдет… Но вы, графиня, – продолжал он, кротко обращаясь к графине, – вы должны были знать эти благоприятные известия: сестра Маглоар, приходившая уже три или четыре раза в комнату Леонса, должна была сказать вам…
– Разве я обращаю внимание на слова сестры Маглоар? – возразила с улыбкой Кристина.
– Напрасно, графиня, потому что сестра Маглоар благоразумная и скромная особа и любит вас всем сердцем… Но мне показалось, что я сегодня слышал ваш голос в галерее перед комнатой Леонса. Кто-то дожидался сестру Маглоар каждый раз, как она выходила оттуда, и с участием осведомлялся…
– Это была не я, не я, – возразила Кристина. – Пойдемте же, барон, ждут только нас. Я сейчас приготовлюсь и приду к вам.
Она поклонилась и убежала, как бы обрадовавшись, что может увильнуть от неприятного разговора.
Барон и приор остались вдвоем, отец Бонавантюр в некоторой задумчивости, а барон лучезарный и торжествующий.
– Ну, мой преподобный отец, – начал он насмешливым тоном, – ветер совершенно переменился со вчерашнего вечера… Женщина часто меняется, как говорил Франциск Первый.
– Сумасброд тот, кто доверяется ей, – возразил бенедиктинец с улыбкой, оканчивая поговорку. – Уверены ли вы, барон, что ветер переменился?
Ларош-Боассо задумался:
– Какую роль вы играете здесь? – спросил он наконец с затаенным гневом.
– Смиренного орудия провидения, которым Господь хочет защитить чистых и простых сердцем от злых и гордых!
И приор ушел справиться о самочувствии своего раненого племянника. Ларош-Боассо следил за ним взглядом, качая головою.
– Может быть, ты прав, – прошептал он, – может быть, действительно эта внезапная перемена в поведении Кристины не имеет другой причины, кроме желания сгладить впечатление от вчерашнего слишком бурного проявления чувств. Решительно, не надо терять времени и осторожно вести свою игру.
Он хотел выйти, когда заметил в углу зала, тогда почти пустого, своего приятеля Легри, который, казалось, ждал его.
– Легри, – сказал он шепотом, – вы принесли мне двести пистолей, которые нужны для раздачи егерям и лесничим?
– Любезный барон, – отвечал сын ростовщика с замешательством, – я должен вам признаться, что мой отец…
– Проклятый скряга! – перебил Ларош-Боассо с досадой.
– Ради бога, не сердитесь, вы так много уже должны ему… Но если он не хочет, друг мой, разве я не всегда к вашим услугам? Отец мой дал мне для моих мелких расходов сорок луидоров, которые я охотно дам вам!
– Хорошо, я согласен, – сказал Ларош-Боассо с легкой гримасой презрения. – Я принимаю, Легри; отдайте эту сумму моему егерю Ларамэ, и я возвращу вам деньги сразу, как только мне повезет в игре. Я должен признаться, что вы добрый малый, Легри, и совсем не похожи на вашего отца. Я хотел бы попросить вас еще об одной услуге…
– Говорите, любезный барон; в чем дело.
– Вы обязались, не правда ли, беспрестанно находиться возле графини де Баржак во время охоты?
– Правда, и это честь…
– От которой вы откажетесь. Прошу вас, напротив, держаться сегодня как можно дальше от нашей прекрасной госпожи и от меня.
– Если вы требуете…
– Это еще не все! Вам надо всеми силами не подпускать к ней этого неотступного кавалера де Моньяка, а также следить, чтобы кто-либо другой не смог навязать ей свое общество… Обещаете ли вы это, друг мой?
– Вы от меня требуете настоящей жертвы, Ларош-Боассо, потому что наша хозяйка – восхитительное существо, но я принесу себя в жертву ради вас… Но, берегитесь, любезный барон; хотя я не знаю ваших намерений, мне кажется, что вы затеваете опасное дело… Графиня де Баржак окружена могущественными людьми и верными слугами. Этот кавалер де Моньяк, с его угрюмой физиономией и нелепыми манерами, не допустит шуток, и если он что-то заподозрит…
– Для этого-то мне и нужна ваша помощь. Вы мне давно доказали вашу преданность, Легри, и я знаю, как вы находчивы и изобретательны, я полагаюсь на вас! Надеюсь, вы займете этого цербера во время охоты, и я уверен, что моя надежда не будет обманута.
Эта лесть, ловко рассчитанная, имела целью воодушевить мещанина во дворянстве; поэтому Легри, несмотря на свое первоначальное нежелание помогать барону, пообещал сделать все, что от него требовалось.
Через несколько минут Ларош-Боассо и графиня де Баржак сидели на лошадях во дворе замка – он на прекрасном коне лимузинской породы, она на своей любимице Бюшь. У Кристины через плечо висел щегольской карабин с золотой насечкой, принадлежавший ее отцу. Барон кроме охотничьего ножа в голубых бархатных ножнах, украшенных серебряными волчьими головами, был вооружен большим карабином, великолепным как по своему внешнему виду, так и по своим боевым качествам. Отдан был приказ, чтобы все охотники шли пешком к Сожженному лесу, кроме начальника волчьей охоты и хозяйки замка; но и они должны были сойти с лошадей, как только приблизятся к стрелкам, чтобы не допустить никакого несчастья. Это распоряжение очень расстраивало кавалера де Моньяка, который, по причинам, ему известным, очень желал бы не терять из вида свою неблагоразумную госпожу. Когда она уезжала с начальником волчьей охоты, он подбежал к ней, бестолково размахивая тростью, и спросил плачущим, почти отчаянным голосом: