Жил-был Пышта
Шрифт:
— Давайте их наберём! — крикнул Пышта.
— Горькие. Их брать, когда морозом прихватит. Ты мне зубы не заговаривай! До того рыжего дуба довезу — и мотай обратно!
— А вы плуг не будете опускать? — спросил Пышта.
— Дорогу пахать? — Но покосился на грустную физиономию пассажира и смягчился: — Техникой интересуешься? Ладно… Смотри!
У опушки трактор перелез с дороги на траву. Тут доцветали желтоглазые ромашки. Тракторист двинул рычаг. С грохотом упал наземь плуг. Какая-то сила придержала ход трактора, дрожь прошла по нему. Он напряг
— Всё! Станция Березайка — кому надо, вылезай-ка!
Пышта вылез. Стоя на земле, громко сказал:
— Я с одним трактористом знаком. Он меня катает хоть целый день.
— Кланяйся твоему трактористу. Сам его небось выдумал?..
— Не сам! У него даже фамилия есть! Непейвода!
Ой как удивился тракторист! Брови у него поднялись на пол-лба. Тракторист высунулся из трактора. Тракторист выключил мотор.
— Откуда ж ты с ним знаком?
— Познакомился… — уклончиво сказал Пышта. — Он меня катает хоть сто километров. А он не простой тракторист. Он герой, в войну миллион фашистских мин разминировал. У него орден есть!
Теперь настала Пыштина очередь удивляться. Тракторист хохотал. Откинувшись, хохотал так, что слёзы капали из прищуренных глаз.
— Ох и мастер ты врать! — с трудом отдышавшись, сказал он. — Ты Непейводу и в глаза не видал!
— Видал! А вот видал!
— Да уж точно не видал! Потому что Непейвода — это я! Ну, выкладывай, откуда ты обо мне знаешь?
Бедный враль Пышта даже вспотел. Он тихо-тихо ответил:
— Анюта рассказала… И гостинец велела передать. Только он в амбаре остался… — и замолчал, нечаянно взглянув в лицо тракториста. Такое это было грустное лицо. Наверно, он сильно скучал по Анюте.
— Вечером за гостинцем загляну, — сказал тракторист, и голос у него тоже был грустный. — Письмеца не написала?
— Нет, вот письмеца нет…
— Ну ладно, бывай здоров!
Пышта вложил свою руку в протянутую ему широкую твёрдую ладонь, а потом помчался обратно полевой дорогой, но рубленому следу, оставленному трактором.
Шелестит, шелестит, шелестит сено. Это Пышта ворочается. В первую ночь казалось — нет мягче постели, чем сеновал, а сейчас — нет жёстче на свете. Ляжешь на живот — спина болит, повернёшься на бок — плечо ломит, руки стонут, ладони горят. Может, он простыл, наш Пышта? Может, у него жар? Никакого жара нет. Просто Пышта сегодня убирал картошку в поле вместе со всеми. А Фёдор, Женя и Владик возили её в автобусе на овощную базу.
Автобус стал грязный, окна покрыты пылью, заляпаны земляными кляксами. Уже третий день они живут тут, помогают убирать картошку. Думаешь, это легко? А ты попробуй! Это тебе не шишки с травы подбирать!
Ты наклонись да пошарь руками в земле поглубже — вон их сколько ещё там, клубней. Нащупал, а картофелинка эта за ботву держится. Вытянешь вверх куст, а на ином по десять штук. Поднимешь со всем грузом земли, отряхнёшь что есть сил, и с глухим стуком падают на мягкую землю клубни. Вот теперь подбирай. Бросай в корзину, гляди — не мимо! И опять наклонись, пошарь да выбери, да вытяни, да отряхни, да подбери, да брось, и распрямись, и снова…
За минуту если раз наклонишься — так за час шестьдесят поклонов. А до обеда четыре часа. Помножь-ка на четыре, — сколько? Двести шестьдесят поклонов. Скажешь, можно не наклоняться, а на корточки присесть? Можно! А ты на утренней зарядке сколько приседаний делаешь? Десять? Ну, молодец. А ты сделай двести шестьдесят, тогда узнаешь, легко ли…
Пышта приседает, кланяется, приседает, бросает… Ноги гудят, спина ноет. А признаться неохота, вся картофельная бригада покряхтывает да посмеивается.
— Зарядочка! — говорят.
— Тренировочка! — говорят.
— Картофельный кросс! — говорят.
Набралась полная корзина, девушки тащат её к краю поля.
— Отойди, Пышта. Без тебя управимся. Мал ещё!
Была бы у корзины третья ручка, он бы показал им, что не мал.
Вон сколько собрали, перетаскали, ссыпали в кучи! Хоть бы прислали ещё машину, голубому автобусу одному разве справиться?
— Пышта, тащи обратно в поле порожние корзины!
— Пышта, миленький, принеси водички напиться!
— Пышта, не работай без рукавиц, руки сотрёшь!
— А я не могу в таких больших рукавицах!..
— Возьми-ка мои перчатки, возьми, Пышта. Они у меня случайно в кармане оказались…
Нет, всё-таки Майка ничего сестра. Не пожалела для Пышты перчаток. А они голубые, на них звёздочки вышиты.
…Наклонись, выбери, кинь, наклонись, присядь, пошарь, кинь, шагни, тяни, вытяни изжёванную, втоптанную в землю плеть, отряхни, обери клубеньки — все, все, до последнего… Вставай, шагни, присядь…
Бедные перчатки, бедные перчатки… Из них Пыштины пальцы торчат во все стороны, остались от перчаток рожки да ножки, одни звёздочки остались…
— Ой, девчонки, дождь!..
— Не растаем, не сахарные!
…Дождь, дождь! Кто тебя звал? Ты разве не слышал, дождь, что по радио объявили прогноз на мороз? А ты моросишь. И лица мокрые, и спины. И сапоги тянут налипшую тяжёлую землю.
В обед улеглись отдыхать, а Пышта нечаянно заснул. И проспал три часа богатырским сном. Днём выспался, теперь среди ночи проснулся, ворочается.
А вокруг сонное дыхание!
Спят Непроходимимы, спит картофельная бригада.
Рядом с Пыштой — Фёдор. За Фёдором — Владик, за Владиком — Женя.
А по другую сторону от Пышты, подальше, под оконцем, спит Майка.
Наконец Пышта половчей улёгся. Собрался уснуть, вдруг послышалось ему — кто-то плачет. Всхлипнет, вздохнёт, и опять… Кто плачет?
И Фёдор перестал дышать по-сонному, привстал, слушает.
— Майка… — тревожно шепнул Фёдор. — Ты что, Маечка?
Разве Майка станет плакать? Майка никогда не плачет!