Жила-была одна семья
Шрифт:
Саша с большим интересом смотрела по сторонам, следя за его рассказом, и не могла дождаться, когда же они приедут к месту первой остановки и можно будет прогуляться, чтобы в полной мере ощутить магию этого города. Хотелось закрыть глаза, глубоко, шумно вдохнуть и, задержав в себе весь букет запахов, определить тот единственный, уникальный аромат, с которым у нее теперь всегда будет связан Стамбул. Саша даже подпрыгивала от нетерпения на ступеньках, с трудом сдерживаясь, чтобы не подтолкнуть неповоротливую даму, которая уже десять (десять!) секунд только робко высовывала голову с площадки и никак не могла спуститься. Наконец наступила и Сашина очередь. Она торопливо отошла от автобуса, чтобы неприятный запах солярки не мог испортить впечатления. Саша огляделась: зеленые кусты, красивые крупные красные цветы с определенно неизвестным не южному человеку названием, туристы, двигающиеся в противоположных направлениях неторопливо журчащим ручейком. Одни шли от большой
Это был ее стиль, ее метод: наделять город каким-то одним ароматом и потом, что бы ни случилось, чувствовать только его. Так, в Лондоне, даже если она находилась в разгоряченном от виски Сохо или в благоухающем всевозможными видами растительности Хеддингтоне, ее абсолютно везде преследовал какой-то вязкий, илистый запах реки. Хотя непосредственно на набережную Темзы она попала лишь на вторые сутки пребывания в британской столице. Париж с его свежей выпечкой и горячим кофе на каждом углу ассоциировался с масляными красками, хотя по Монмартру она гуляла не больше, чем по другим известным районам, а картины импрессионистов в музее д’Орсе давно уже не источали никаких других ароматов, кроме устоявшихся запахов времени, роскоши и денег. Амстердам в ее сознании был совершенно далек от сладких паров гашиша и марихуаны, никоим образом не был связан и с грязью, развратом и похотью. Не присутствовала в ее восприятии и основная голландская достопримечательность: тюльпаны. Город прочно закрепился в ее сознании устойчивым запахом деревянных свай, хотя и дома все давно уже были каменные, и сваи железные, но Саша, раз почувствовав мокрое дерево, не воспринимала ничего другого. Она и сама не могла объяснить эту свою особенность. Основным ее орудием восприятия должны были бы быть глаза, но она мыслила образами и ощущениями, а потом легко их воплощала в своих работах.
И теперь, выйдя из автобуса, она зажмурилась, сделала глубокий вдох, постояла несколько секунд, покачиваясь с носка на пятку, потом открыла глаза, потянулась, как после крепкого, спокойного сна, и мечтательно улыбнулась. Она определила то самое, единственное, уникальное свойство города, которое нельзя было не почувствовать, стоя между древним памятником христианской вере и гордостью и святыней мусульманства. По правую руку — мощь Святой Софии, по левую возносилась в небо шестью минаретами глыба Голубой мечети, и воздух был пропитан дерзкой и откровенной смесью многовекового соперничества. Это было соперничество религий, сторон света, старины и современности, невежества и просвещения, узколобости и культуры. У Саши в голове тут же возник образ, который мог бы передать эту атмосферу вынужденного и относительно мирного существования, пронзенную духом вечного спора и борьбы за первенство. Ей — молодой европейской женщине, воспитанной к тому же в не слишком религиозной семье, был чужд и непонятен принцип мужской полигамии, принятый во многих мусульманских странах. Это непонимание возникло не столько из-за незнания истории и культуры ислама, а скорее в силу вечного желания, свойственного большинству людей, примерять на других свои мысли, чувства и поступки. Саше мирное сосуществование нескольких женщин рядом с одним мужчиной представлялось стыдным, унизительным и даже противоестественным, хотя тут с ней могли бы поспорить многие ученые, пристально изучающие теорию эволюции и отлично знающие то, что человек недалеко ушел от животного мира. Тем не менее, поскольку мысль о собственном пребывании в гареме казалась Саше крамольной, то, соответственно, и судьба женщин, все же в нем оказавшихся, не могла не вызывать сожаления и сочувствия, а уж предположения о том, что жизнь этих наложниц могла быть вовсе не так плоха, даже не возникало. Спокойным, дружелюбным, бесхитростным бывает далеко не каждый дом, даже если в нем господствует только одна женщина. Что уж говорить о дворце, в котором за это господство идет нешуточная борьба? Да, гарем турецкого паши был отличным способом продемонстрировать сочетание внешних приличий, заведенных порядков, принятых традиций с неуемным желанием эти традиции нарушить: вылезти вперед, обратить на себя внимание, стать любимой женой и получить власть. Здесь нежность, доброта, ласка, кротость нрава и женственность обязаны были соседствовать с умением интриговать, строить козни, сплетничать, доносить, предавать и использовать любые средства для достижения цели.
Гарем, который возник в Сашиной голове, должен был обращать на себя внимание не только разницей нарядов, возрастов и комплекций кукол, но и массой совершенно не похожих друг на друга лиц или только глаз, в каждой паре которых необходимо было отразить лишь одну превалирующую эмоцию. Задача была не из простых, но Сашу никогда не пугали сложности. Чем труднее работа, тем дороже полученный результат. К тому же эту часть плана (обработку лиц) предстояло выполнять совсем не скоро, а пока перед художницей возникла совершенно иная и очень приятная задача: отобрать материал для работы.
Она вполуха слушала экскурсовода в обоих великих храмах. То есть ей казалось, что слушала, и она послушно поворачивала голову в ту сторону, в которую он показывал, перемещалась вместе с группой от святыни к святыне, сосредоточенно кивала, — она слушала, но ничего не слышала. В голове уже рисовался будущий кукольный гарем, и она уже никого не слышала, кроме того голоса внутри себя, который подсказывал, какие детали внешности могут наилучшим образом передать особые черты характера. Голос вкрадчиво, но настойчиво советовал использовать прищуренные глаза для злости, полуопущенные веки для скромности и взгляд исподлобья для затаенной зависти, а потом незатейливо предложил подумать о том, во что она оденет кукол, какие наряды подарит таким разным обитательницам гарема. И ей уже не терпелось быстрее покинуть мечети и оказаться во дворце Топкапи, где располагался самый знаменитый в Турции гарем османских султанов. Воображение позволит ей мысленно нарисовать своих персонажей в представленном интерьере — эти женщины будут сидеть, лежать, танцевать, петь, разговаривать… носить одежды. И тогда завтра на базаре уже будет понятно, какие ткани, какие материалы, какие нитки и какие камни нужны для работы.
Она взглянула на часы. Предстояло еще пережить путешествие в Азию, ночь и половину следующего дня, прежде чем они попадут на базар. «Жаль, что на рынок отводится только пара часов. Разве можно за это время успеть?» — подумала она и едва не рассмеялась вслух. Чем она отличается от дамочки, вместо которой отправилась в Стамбул? И она приказала себе на сутки снова забыть о работе и вернуться из будущего в настоящее. Она снова с интересом смотрела по сторонам и слушала гида. Ей понравился и вид на Стамбул с Босфора, и великолепный мост через Босфор, и темно-зеленый с белыми прожилками цвет Мраморного моря. И все же полное умиротворение и восстановленное согласие с самой собой она испытала на следующий день, купив на базаре последние необходимые для работы катушки тесьмы. Теперь, нагруженной рулонами ткани, пакетами разноцветных ниток и связками дивных украшений, ей было легко. Путешествие в Турцию уже не казалось глупым и необдуманным.
— Вам помочь? — голос был вежливый и тихий, но выплыл из ниоткуда так неожиданно, что Саша с трудом удержалась от потери нескольких пакетов. Перед ней стоял не просто случайный соотечественник, а один из тех, с кем она приехала в Стамбул в одном автобусе и с кем через несколько часов должна была отправиться в обратный путь. Уже после прибытия в город она заметила, что одиноких мужчин в группе было больше трех, но ни их количество, ни качество ее больше не волновали. Ее волновал Стамбул. Она хотела чувствовать город, вступать в контакт с ним, а не со случайными попутчиками. Но теперь в ответ на ее вежливый отказ от помощи обязательно последуют уговоры, а потом ей определенно придется согласиться, чтобы не обижать человека. А затем этот человек, совершивший столь великодушный поступок, решит, что Саше приятно его общество и будет полночи расспрашивать о том, зачем ей такое количество разноцветного шелка. Потом будет охать и ахать, и говорить, что обязательно сходит на ее выставки, или врать, что, конечно же, слышал ее имя. А в конце обязательно добавит, что все это будет в Москве, а пока они на курорте, можно позволить себе забыть о работе, и, как это обычно бывает: «Вы привлекательны. Я чертовски привлекателен. Так почему бы нам не…»
— Клянусь, не буду спрашивать, почему вместо кожаной куртки — как все — вы накупили целый ворох непонятного тряпья. Обязуюсь молчать и не искать повода для углубления случайного знакомства, — весело отрапортовал мужчина и легко забрал у Саши всю поклажу.
«Хам, — тут же решила она, — но остроумный!» Вообще-то ей нелегко было расстаться со своими покупками, но было уже поздно, новоиспеченный кавалер успел отойти на приличное расстояние.
— Подождите! Куда вы? — она бросилась догонять.
— Я к автобусу, — прокричал он из-за рулонов.
— Но нам в ту сторону, — Саша уверенно махнула рукой в противоположном направлении.
— Я знаю более короткий путь.
«Знает так знает. Прекрасно. И доберемся быстрее, и разойдемся, соответственно, тоже быстро».
Они шли вверх, потом вниз, снова вверх и опять вниз, поворачивали вправо и влево, в какой-то момент ей показалось, что они ходят по кругу, и наконец он торжественно объявил, усаживаясь прямо на тротуар в своих светлых брюках и опуская Сашины покупки на пыльный асфальт:
— Мы заблудились.
Она не могла вымолвить ни слова, смотрела на него широко открытыми глазами и жадно хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Потом все-таки произнесла просто для того, чтобы услышать еще раз и удостовериться в реальности происходящего:
— Мы — что?
— Мы заблудились, — еще раз с пафосом сказал он, взглянул на нее чрезвычайно серьезно и обескураживающе расхохотался.
«А, ясно. Решил пошутить. Напугать девушку…»
— Дурацкая шутка, — огрызнулась Саша.