Жила-была одна семья

Райт Лариса

Она не дала договорить, перебила, сказала негромко, но твердо, с каким-то излишним пафосом, появляющимся в ее голосе всегда, когда речь заходила о действительно важных принятых ею решениях:

— Запомни, сынок, простую истину: я никогда, никогда в жизни не наступаю на одни и те же грабли. Все ужасное, что пройдено один раз, не должно повториться! Никогда не должно, слышишь?

Он слушал, слышал и отчаянно боялся дышать слишком громко. Еще свежи были воспоминания о недавних скандалах, сотрясающих стены дома, когда его старшая сестра засобиралась замуж за русского. Мать, казалось, делала все, чтобы не допустить этого брака: сначала вежливо молчала и хмурилась, потом начала мягко высказывать свое отношение к выбранной кандидатуре, затем пробовала настаивать, увещевать, запрещать. В конце концов она перестала соблюдать приличия: открыто звонила родителям жениха и ему самому, убеждая отказаться от невесты, для самой невесты сочиняла гадости о будущих родственниках, запирала «непутевую» дочь дома и грозила вечными проклятиями в случае ослушания. Такое поведение будущей тещи не могло не насторожить и противоположную сторону. В ответ тоже посыпались нелицеприятные отзывы, начались звонки с требованиями оставить детей в покое, советами обратиться к психиатру и сообщениями о том, что еще неизвестно, заслуживает ли доченька такой сумасшедшей мамаши их драгоценного, замечательного, умного и абсолютно нормального сыночка. Неизвестно, чем закончилась бы подобная драма из серии «Монтекки — Капулетти», если бы в конечном счете также не испытывающий никаких положительных

эмоций по поводу предстоящей свадьбы отец Самата не приструнил жену. Самат хорошо помнил тот разговор. Помнил даже не суть, а то, что родители спорили при них, чего обычно никогда не случалось. Авторитет отца был своеобразным культом в их доме. Маленьким Самат воспринимал это как данность, как неоспоримую и непреложную истину. Когда немного подрос, начал спрашивать себя, чего на самом деле было больше в этом постоянном преклонении матери перед отцом: искренней любви или благодарности за то, как сложилась ее жизнь.

Отец был старше ее на двадцать лет. Когда она родилась, он уже три года как покинул родную деревню под Казанью. И не просто покинул, а уехал учиться в Москву. Односельчане сравнивали его с Михайло Ломоносовым, считали местной достопримечательностью, которую не иначе как сам Аллах наделил жаждой к знаниям еще до рождения. Теперь ребят, которым от природы дано понимать больше остальных, выделяться из своего окружения, именуют детьми индиго. Раньше о таком понятии не знали даже в городе, а уж в глухой татарской деревне слышать подобных терминов не могли и подавно. Зуфар был гордостью и надеждой не только родителей, но и остальных жителей поселка. То, что случилось с одним, вполне могло произойти и с другими. Этот мальчик был первой, но, возможно, далеко не последней ласточкой. У родившихся младенцев тоже есть шанс опериться и вырасти в неординарных, большекрылых птиц, летающих на дальние расстояния. А пока летал только Зуфар. Причем летал в самом прямом смысле этого слова. Из талантливого, подающего надежды студента он превратился в аспиранта, а затем и в доцента кафедры археологии одного из ведущих московских вузов, ректором которого ему было суждено стать впоследствии. Но это потом, а тогда он наслаждался жизнью человека, влюбленного в свою профессию и получающего от нее именно те блага, которых ожидал. Зуфар был человеком действия, просто рассказывать студентам о том, что где-то на острове Титикака группа счастливчиков обнаружила останки неандертальцев, не доставляло ему удовольствия. Он непременно должен был находиться в эпицентре событий и при каждом удобном случае отправлялся на раскопки с такими же, как он сам, энтузиастами. Зуфару часто везло, и не только потому, что на его стороне оказывалась отвернувшаяся от других удача, но и потому, что птица эта часто выбирает думающих и целеустремленных людей. Родители Зуфара, хоть и не получили высшего образования, всегда осознавали, что у них растет особенный ребенок. Он был поздним и единственным, что нечасто встретишь в татарских семьях. На нем было сосредоточено все их внимание, и они приложили немало сил, чтобы направить данный сыну природой талант в нужное русло. Они постарались сделать так, чтобы легкость в постижении наук не сослужила Зуфару дурную службу, они убеждали его в том, что для достижения успеха нужно продолжать трудиться даже тогда, когда тебе кажется, что ты всего достиг, и только тогда можно рассчитывать на то, что удача тебя никогда не оставит.

— Везет тем, кто знает, — говорила Зуфару мама, и жизнь потом предоставила ему достаточно возможностей убедиться в неоспоримости ее слов.

Зуфару везло, потому что, прежде чем приступить к физическим поискам какой-нибудь древности, он проходил трудный путь поисков ментальных. Он изучал научные труды коллег, художественную литературу на заданную тему, исторические справки и хроники. И к началу раскопок всегда владел исчерпывающим представлением о том, где именно стоит искать, а где не стоит терять время. Удачно найденные вазы, тарелки, украшения и даже чьи-то кости сделали ему имя в научном мире, его стали приглашать в международные экспедиции. Когда это произошло впервые, он отчаянно радовался тому, что несколько лет назад предпочел археологию физике. Если бы он достиг таких же высот в последней, он бы, скорее всего, оказался невыездным и сидел бы сейчас в каком-нибудь закрытом почтовом ящике, а не разъезжал по миру (бывало, и капиталистическому) с рюкзаком за плечами. И он ездил, искал, находил, привозил и снова уезжал, успевая при этом читать лекции, проводить семинары и обсуждать с научным руководителем детали будущей докторской. Родителей он навещал, но не слишком часто. Во-первых, у него не было возможности, а во-вторых, честно говоря, и острое желание общаться с ними постепенно пропадало. Он любил их — они любили его, но жили они уже в разных мирах, крутились на непересекающихся орбитах. Он пытался рассказывать им о величии египетских пирамид, о сокровищах острова Пасхи, о планах непременно найти в Аравийской пустыне останки динозавров. Старики вежливо кивали, улыбались, поддакивали, переглядывались, довольные, но их явно больше интересовало, когда же он наконец перестанет жить на чемоданах, обзаведется семьей и подарит им наследника. Зуфар, в принципе, понимал, что его немолодым родителям хочется успеть понянчиться с внуками, но разговоры эти раздражали. Он уже успел вкусить радостей семейной жизни, когда легкая небесная фея за несколько недель превратилась в земную, постоянно чем-то недовольную, визгливо орущую тетку. Хотя нет, недовольную, конечно же, всегда одним и тем же: присутствием молодого мужа в каких угодно уголках планеты, только не в том углу спальни, где стояла их супружеская постель.

Зуфар, как любой другой человек, нуждался и в любви, и в заботе, и в понимании, но не готов был жертвовать и каплей своих интересов. Ему нужен был человек, живущий его жизнью, его делом. Из неудачного короткого опыта семейной жизни он вынес тапочки, раскладушку и на долгие годы укрепившееся в сознании мнение, что понимания и жертвенности в женщинах искать не стоит. Друзьям семейным он в основном сочувствовал и был уверен, что после очередной экспедиции их ждал скандал, перекошенное лицо, красные от слез глаза и целая гора претензий. В рассказы о домашних борщах, тихих и ухоженных детях, терпеливо ждущих вечно отсутствующего отца, и счастливую, спокойную, льнущую к любимому хозяйку дома он не слишком верил. Считал, что согласие возможно лишь в тех семьях, где супруги встречаются каждый день и строят быт вместе, а уж в домах, где работа одного делает несчастным другого, ни о каком отсутствии проблем не может быть и речи. Он не хотел снова делать кого-то несчастным, а уж от лишних проблем жизнь свою и вовсе мечтал огородить. Ну зачем ему, скажите пожалуйста, чьи-то упреки, расплывшаяся косметика и хлюпающий нос, если перед ним маячат джунгли Амазонки, прерии Северной Америки и высокогорье Тянь-Шаня?! Нет, никакого резона менять вольную жизнь он не видел, а объяснять эту позицию родителям просто устал. Он был молод, и казалось, что вся жизнь впереди не только у него одного, но и у его близких.

Родина, однако, хоть и не запирала Зуфара на своих необъятных просторах, не забывала о его талантах и перспективах. Участие молодого ученого в громких экспедициях, интересные находки, несомненно, укрепляли позиции Советского Союза в научном мире, но не избавляли страну от того риска, что однажды Большой каньон Колорадо покажется Зуфару привлекательнее пещер Соликамска, а минералы Тибета — богаче кавказских недр. Следовало опередить иностранных конкурентов и сделать археологу такое предложение, что заставило бы его и дальше без всяких сомнений трудиться на благо отечества. Сказано — сделано: Зуфару предложили вне очереди защитить докторскую диссертацию и стать деканом факультета; молодой человек оказался вполне тщеславным и амбициозным, чтобы согласиться. В конце концов, для путешествий оставались каникулы, и никто не гарантировал, что в случае отказа

от данного предложения за ним последуют другие, не менее интересные. Вкупе с должностью и научной степенью Зуфар получил и прочие блага, которыми пользовалась культурная элита страны: высокая зарплата, квартира, очередь на машину и продуктовые заказы к праздникам. Он был доволен. С ним не произошло главного, чего он страшился: ему не стало скучно. Работы было много, было куда приложить свою кипучую энергию. Он был порядочным человеком и оказался хорошим хозяйственником. Теперь его любили не только студенты, как талантливого педагога, но и коллеги ценили, как честного, справедливого руководителя. Ему еще не было сорока, а он уже достиг больших высот в карьерной лестнице, по которой, судя по всему, еще не закончил подниматься. Он был счастлив. Почти. Но не совсем. Он привык жить в общежитии и не думать, не заботиться о быте. То недолгое время, что просуществовал его первый брак, практически стерлось из памяти. А если вдруг какой-то сюжет и возникал неожиданно в голове, то связан он был, как правило, с очередной неприятной сценой, но никак не с отутюженными чистыми рубашками, вкусным обедом и вымытыми полами. Раньше эти вещи его не волновали: большую часть времени он проводил в экспедициях, где вполне уместно смотрелись футболки и мятые брюки. А в те редкие моменты, когда он задерживался в Москве, чтобы прочитать курс своих лекций, мужчина пользовался услугами прачечной. Комната в общежитии ему не принадлежала, а потому и грязь, и беспорядок, и отсутствие уюта воспринимались Зуфаром легко. Он думал об этом, если думал вообще, как о чем-то временном, чужом, ему не принадлежащем. Но теперь у него была своя квартира, и пыль в ней была его пылью, грязное белье в ванной — его бельем, а холодильник, заполненный едой из кулинарии, — его холодильником. Конечно, все бытовые проблемы можно было бы решить с помощью домработницы, но отсутствие грязи не могло компенсировать тот вакуум, который возникал в душе. Рабочие дела, ежедневные планы, гениальные и не слишком идеи хотелось обсуждать, но у коллег и друзей давно были семьи, а те девушки, с которыми Зуфар привык легко сходиться в экспедициях и без труда и взаимных претензий расставаться по возвращении, по-прежнему перетекали из похода в поход и вовсе не мечтали о досуге у стиральной машины, плиты и гладильной доски. Среди студенток и коллег, скорее всего, Зуфар мог бы найти (и не одну) девушку, которая согласилась бы скрашивать его одинокие вечера. Только уверенности в том, что подобные благие намерения его снова не приведут в ад, где жена стремится не уступить мужу в карьерном росте, добиться с его помощью продвижения по службе и в конечном итоге задавить супруга мощью своего интеллекта, у него не было. Он все чаще думал о том, что милая, неглупая, но и не амбициозная девушка могла бы скрасить его существование. Все чаще вспоминал слова матери:

— Первая-то жена твоя, сынок, была русская, вот и не сложилось, а ты на татарке женись.

Раньше он спорил:

— Да какая разница: русская, еврейская, монгольская, татарская — все одно…

Но теперь не мог утверждать, что одинаковый менталитет, приверженность одним и тем же традициям, воспитание и уровень культуры не являются тем обязательным условием, соблюдение которого необходимо для счастья в браке. Молоденькая девушка, с которой он познакомился однажды летом в деревне, когда гостил у родителей, так никогда и не узнала, была ли эта встреча случайной или спланированной заранее. Диля была красива, достаточно образованна, так как училась в Казанском университете, но при этом с величайшим уважением относилась к тем непреложным истинам, что внушили ей родители. Их воля была ее волей, их слово стало ее словом. Они дали согласие на брак, и Диля вышла замуж за сорокалетнего мужчину, казавшегося ей, двадцатилетней девчонке, глубоким стариком. Однако спустя недолгое время она поняла, что вытащила лотерейный билет. И дело было не в том, что она, мечтавшая лишь о том, чтобы получить диплом и вернуться работать в свое село, оказалась в Москве. И не в том, что в Москве ее ждала трехкомнатная квартира и модная одежда. А лишь в одном: ее муж оказался интереснейшим, глубоким человеком, без которого спустя несколько месяцев после свадьбы она не могла и представить своего существования. Их союз, изначально построенный на логике, здравом смысле и взаимной выгоде, неожиданно оказался нерушимой крепостью, в которой каждый кирпичик одной стороны плотно вошел в кирпичик другой. Ему нравилось учить — ей учиться. Он любил говорить, она — слушать. Он мог удивлять, она — удивляться. Она с восхищением и почтением относилась к его суждениям, его слова были для нее непререкаемым авторитетом, его решения не осуждались и не обсуждались. Он ценил ее преданность, заботу и готовность помочь, не перетягивая одеяло на себя и никогда не напоминая о том, что что-то было сделано по ее подсказке. Кроме легкого, покладистого характера, Диля обладала привлекательной внешностью и отменным вкусом, который позволил ей за считаные недели превратить берлогу холостяка в уютный семейный дом. А он старался делать все возможное, чтобы ей в этом доме было хорошо. Они очень быстро поняли, что боятся потерять друг друга, а потому прилагали максимум усилий, чтобы этого никогда не произошло: не обижали друг друга, не ссорились по пустякам и делали все, чтобы в доме всегда царило спокойствие и взаимопонимание. Наверное, больше, как женщина, старалась Диля. Понятие об уважении к мужу она впитала с молоком матери и не испытывала ни малейших неудобств из-за того, что должна была демонстрировать бесконечное преклонение перед человеком, которого действительно было за что уважать.

Их дети, выросшие в атмосфере тепла, покоя и своеобразного культа отца, никогда не слышали не то что ругани или выяснения отношений, но даже обычного спора или несогласия между родителями. Что бы ни случилось, взрослые разговаривали друг с другом тихо, без повышенных тонов. Если Диле ее мнение казалось правильным, но уговорить мужа не получалось и она чувствовала, что его терпение на исходе, она уступала и соглашалась. Даже противостояние с дочерью происходило в их доме без обычного накала страстей и громогласных воплей и битья посуды.

Так было всегда. Пока не наступил тот памятный вечер, который Самат так хорошо запомнил. Сестра тогда выслушала очередные наставления матери, сказанные, конечно, вкрадчиво, но непреклонно. Смысл речей сводился к тому, что если «ее любимая и дорогая дочь посмеет ослушаться и все же свяжет свою судьбу с этим… она может не рассчитывать на поддержку родителей и их существование». Самат со страхом ждал ответа сестры. Что она сделает? Что скажет? Останется и будет несчастной? Или уйдет и будет несчастной? Ведь нельзя же испытывать полное счастье, нарушив волю родителей и потеряв их? А если она решит уйти, что делать ему? Будут ли они видеться, или мама собирается вычеркнуть ее не только из своей жизни, но и из жизни всех членов семьи? Он не мог отвести взгляда от лица сестры. На нем за считаные секунды промелькнуло все: боль, отчаяние, сомнение, ужас. И вдруг вся эта буря чувств исчезла. Теперь он видел только одно: ледяное спокойствие и решимость. «Уйдет», — понял Самат.

— Мама, — холодно начала девушка, но прежде, чем она успела продолжить, дверь в кабинет отца распахнулась и он появился на пороге.

— Прости, — мгновенно обернулась мать. — Мы тебе помешали? Слишком шумим? Мы постараемся потише, дорогой, не волнуйся!

— Что ты делаешь, Диля? — спросил отец. — Что творишь?!

— Я? Я… — мать растерялась.

— Хочешь потерять ее? Ты для этого ее растила? Ох, не оправдываешь сейчас своего имени^[7], словно какой-то другой человек в тебя вселился.

— Но, Зуфар, ведь мы же с тобой все обсудили и решили, что будем стоять на своем до конца.

— Разве ты не видишь, что это конец? Она сейчас уйдет, и наступит конец.

— Зуфар, я не могу одобрить этот брак. Он не татарин. Меня так воспитывали! — голос женщины начал дрожать и вибрировать.

Самат недоуменно переглядывался с сестрой, которая была настолько обескуражена происходящим на ее глазах первым в жизни спором родителей, что, казалось, забыла о том, что минуту назад ее собирались выставить за порог.