Житие Дон Кихота и Санчо
Шрифт:
Неужели не знал Дон Кихот слов дона Диего Лопеса де Аро, которые, по воле Тирсо де Молины, тот произносит в первой сцене второго акта в «Женской осмотрительности», когда начинает словами:
Вассалов мало в той земле моей, но рабства римского не знали сроду: хранят — без крепостей, мечей, коней — нагую храбрость, дикую свободу. 36
И разве не знал Рыцарь, что сказал Камоэнс в строфе одиннадцатой четвертой песни своих «Лузиад»:
Бискаец не любитель краснобайства, но никогда не спустит чужаку обиды либо наглого зазнайства. 37
По крайней мере, раз уж была у него в библиотеке «Араукана» дона Алонсо де Эрсильи и Суньиги, бискайского рыцаря, да притом ее пощадили во время судилища, он прочёл, надо полагать, то место из песни XXVII, где говорится, что
хоть
«Как не рыцарь?» — воскликнул бискаец, справедливо оскорбившись; и два Дон Кихота встретились лицом к лицу. Потому и описывает Сервантес это событие так подробно.
Услышав вызов бискайца, ламанчец отшвырнул копье, выхватил шпагу, прикрылся щитом и ринулся в бой.
Глава IX
И завязался необычный поединок или «удивительный бой между храбрым бискайцем и доблестным ламанчцем», как назвал это событие Сервантес в подзаголовке главы IX, придав ему все то значение, какого событие и заслуживает.
И вот идет сражение меж двумя равными, меж двумя безумцами, и, кажется, грозят они небесам, земле и адской бездне. О редчайшее в веках зрелище, сражение меж двумя Кихотами, ламанчским и бискайским, сыном равнины и сыном зеленых гор. Не мешает перечитать описание Сервантеса.
«Я не рыцарь? Я — и не рыцарь?» Услышать такое бискайцу, и от кого — от Дон Кихота? Нет, такое стерпеть нельзя!
Позволь мне, Дон Кихот, сказать слово о крови моей, о моем роде–племени — ибо ему я обязан тем, каков я есмь и чего стою, ему же обязан и тем, что в состоянии постичь чувством и жизнь твою, и деяния.
О земля моя, моя колыбель, земля отцов моих, дедов и прадедов, земля детства моего и отрочества, земля, где встретил я спутницу всей моей жизни, земля моей любви, ты сердце души моей! Твое море и твои горы, о моя Бискайя, сотворили меня таким, каков я есмь; та земля, что породила твои дубы, и буки, и орешники, и каштаны, породила и мое сердце, о Бискайя.
Спорил некто из рода Монморанси39 с неким баском и, озлившись на моего соотчича, не преминул сказать ему, что они-де, Монморанси, ведут начало от века, не помню, то ли восьмого, то ли десятого, то ли двенадцатого, а мой баск и ответь ему: «Вот как? А вот мы, баски, ведем начало от века, и точка!» Да, мы, баски, ведем начало от века, и точка. Мы, баски, знаем, кто мы и кем хотим быть.
Вот видишь, Дон Кихот, баск отправился к тебе в Ламанчу, чтобы отыскать тебя, и вызывает тебя на поединок, поелику ты отказал ему в звании рыцаря. И как же при виде баска, да еще из Аспейтиа родом,40 не вспомнить снова еще одного странствующего рыцаря, баска и тоже родом из Аспейтиа, а звался он Иньиго Яньес де Оньяс и Саэс де Бальда, из родового замка Лойола, и был основателем Воинства Христова? Не он ли венец всего нашего рода–племени? Не он ли герой наш? И разве не должны мы, баски, сказать во всеуслышание: он принадлежит нам? Да, нам, в первую голову нам, а не иезуитам. Из Иньиго де Лойолы они сотворили Игнатия Римского, из баскского героя — иезуитского святошу. Во всем виноват мул, верхом на котором ехал герой!41
Мул же дона Санчо де Аспейтиа так разбрыкался, что сбросил бискайца наземь, и вот нам урок — сражаться надо спешившись. Так был побежден бискаец: не потому что рука была слабее либо мужества не хватало, а по вине своего мула, который был, дело ясное, не бискайским. Если бы не распроклятый мул, туго пришлось бы Дон Кихоту, можете не сомневаться, и он бы выучился относиться почтительно к бискайской стали, которая
бедна на речи, на дела богата.
Выучитесь, мои братья по крови, сражаться спешившись. Соскочите с упрямого и бешеного мула, он несет вас вприскочку по своим дорогам, а не по вашим и моим, не по дорогам нашего духа; и того гляди, разбрыкавшись, сбросит вас наземь, если Бог не убережет. Соскочите с этого мула, не в наших краях он родился, не в наших краях пасется; и отправимся все вместе завоевывать Царство Духовное. Еще неизвестно, что нам дано свершить в этом мире Божием. И заодно выучитесь воплощать мысль свою на языке культуры, отрешившись от тысячелетнего языка наших отцов; без промедления соскочите с мула, и дух наш, дух нашего племени, обойдет на этом языке, на языке Дон Кихота, все миры, подобно тому, как впервые в истории обошла весь мир каравелла нашего Себастьяна Элькано, могучего сына Гетарии,42 дочери нашего Бискайского моря.
И лишь благодаря вмешательству омонашенных дам пощадил Дон Кихот жизнь Санчо де Аспейтиа в обмен на обещание предстать пред очами Дульсинеи, а дали обещание дамы; ибо пообещай такое сам дон Санчо, он не преминул бы предстать пред нею; и даже очень и очень возможно, что влюбился бы в нее по уши, она же — в него.
Глава X
И тут появляется Санчо, Санчо — плотский человек, Симон–Петр нашего Рыцаря, и просит у него остров, в ответ на что Дон Кихот говорит: «Заметь себе, братец Санчо, что это приключение не такое, в котором завоюешь остров, а такое, какие случаются на перекрестках больших дорог: [17] тебе могут проломить голову или отрубить ухо,43 но ничего другого ты в них не заработаешь». Ах, Петр, Петр, вернее сказать, ах, Санчо, Санчо, когда же поймешь ты, что награда тебе не остров, не преходящая мирская власть, а слава твоего господина, иными словами, вечное стремление? Но плотский человек Санчо не отстает: давай уговаривать своего господина укрыться в какой-нибудь церкви, из страха перед Санта Эрмандад.44 Но «где это ты слышал или читал, — скажем мы ему вместе с Дон Кихотом, — чтобы странствующих рыцарей привлекали к суду за какие бы то ни было совершенные ими смертоубийства?» Кто лелеет закон в сердце своем, тот выше законов, писанных людьми; для того, кто любит, один лишь закон существует — его любовь, и если из любви совершит он убийство, кто вменит ему оное в вину? А кроме того, Дон Кихот в состоянии вызволить всех Санчо на свете — «не только из рук Эрмандад, но и из рук самих халдеев».
17
В переводе Г. Лозинского: «это приключение, как и иные, подобные ему, относится к роду приключений не на островах, а на перекрестках дорог». Ответ Санчо в этом переводе не учитывается.
Далее последовали объяснения Дон Кихота касательно бальзама Фьераб- раса, а затем Санчо стал клянчить у Дон Кихота рецепт бальзама, и другой-де платы за службу ему не надобно; ибо таковы уж плотские люди, состоящие на службе: сколь ни велика их вера, клянчат рецепты, дабы пустить в оборот и нажиться. И тут поклялся наш Рыцарь раздобыть шлем Мамбрина45 взамен шишака, разрубленного доном Санчо де Аспейтиа; а затем ему напомнила о себе утроба, и он попросил поесть.
У Санчо была всего лишь одна луковица да кусочек сыра, и полагал он, что это «кушанья, недостойные столь доблестного рыцаря», но сей последний сообщил своему оруженосцу, что за честь почитает не есть месяцами, а уж если есть, то лишь то, что «попадается под руку». «Ты бы знал это твердо, если бы прочел столько романов, сколько я, и хоть много их прочел я, но не запомню, чтобы рыцари когда-либо ели иначе, как по чистой случайности и только на пышных пирах, устраиваемых в их честь; остальные же дни они питались ароматом цветов». Вот было бы счастье, сеньор мой Дон Кихот, если бы и всю жизнь могли мы питаться лишь ароматом цветов! От еды вся слабость героизма, не только вся его сила.
И тут-то, когда стал Дон Кихот объяснять Санчо, что странствующие рыцари «все же ели и удовлетворяли прочие естественные потребности», он открыл оруженосцу, да и нам тоже, одну фундаментальную истину, приносящую величайшее утешение тем, кто не знает, как жить при своем безумии, а состоит истина в том, что странствующие рыцари «были в конце концов такими же людьми, как и мы». Откуда можно сделать вывод, что и мы можем сделаться странствующими рыцарями, а это уже немало. «Поэтому, друг мой Санчо, пусть не огорчает тебя то, что меня радует, и не старайся обновить мир [18] и вывести странствующее рыцарство из его привычной колеи». Не старайся, бедный Санчо, обновить мир, исцеляя великодушных от безумия, не старайся вывести безумие из его привычной колеи, ибо оно так распирает ее и распрямляет, что прямолинейностью она ничуть не уступит самому разуму, так называемому здравому смыслу. Санчо ни читать, ни писать не умеет и, стало быть, не умеет разбираться и в правилах «рыцарской должности», как он выражается. И ты прав, Санчо: именно благодаря чтению и письму вошло в мир безумие.
18
В переводе Г. Лозинского: «перевернуть мир».