Житие Дон Кихота и Санчо
Шрифт:
И среди нелепиц, которые нанизывал одну на другую наш Рыцарь во время первого своего выезда, прежде всего вспомнил он о принцессе Дульсинее Дарующей Славу, которая причинила ему горькую обиду, изгнав и с суровой непреклонностью повелев не показываться на глаза ее красоте. Славу завоевать возможно, но дело это нелегкое, и добрый идальго, нетерпеливый, как и всякий новичок, был в отчаянии от того, что проездил почти целый день, «не повстречав ничего такого, о чем стоило бы рассказывать». Не отчаивайся, добрый Рыцарь; героическое состоит в том как раз, чтобы принять как милость Божию те события, которые выпадут нам на долю, а не в притязаниях вызвать какие-то события силою.
Но на исходе первого дня своих странствий в поисках славы он «вдруг увидел неподалеку от дороги, по которой ехал, постоялый двор» и подъехал к нему «в ту минуту, как начало смеркаться». И первыми, кого увидел он в мире за пределами своего селения, оказались «две молодые женщины из тех, что называются дамами легкого поведения»; встреча с двумя
11
В переводе Г. Лозинского: «девушками»; в тексте Сервантеса: «doncellas» — «девственницами», на чем и основаны дальнейшие построения Унамуно.
И тут какой-то свинопас затрубил в рог, сгоняя со жнива стадо свиней, и вообразилось Дон Кихоту, что это некий карлик оповещает о его приезде, и он подъехал к постоялому двору и к преображенным девицам.
Со страху — а к чему, как не к вечному страху, могло приучить обеих злосчастное их ремесло? — они было хотели укрыться в доме, но тут Рыцарь, подняв картонное забрало и показав свое худое запыленное лицо, заговорил с ними «с отменной учтивостью и непринужденным видом», назвав их при этом «чистыми девами». «Чистые девы»! Словесная милостыня, воистину святая! Но они, услышав, что их величают словами, столь мало подходящими к их ремеслу, «не могли удержаться от смеха», и «их веселость рассердила Дон Кихота».
Вот первое приключение нашего идальго: смех раздается в ответ на слова его, подсказанные чистосердечной неискушенностью, смех получает он в награду за то, что сердце его изливает на мир чистоту, которой переполнено: смех, отвергающий, убивающий всякий благородный порыв. И только вдумайтесь, ведь эти несчастные смеются как раз над величайшей честью, какая только могла быть им оказана! И Рыцарь, осердившись, разбранил их за неразумие, а они давай смеяться еще пуще, он же еще пуще разгневался, и тут появился хозяин постоялого двора, «человек очень [12] тучный, а посему и очень миролюбивый», и предложил сеньору Рыцарю остановиться у него в доме. При виде кроткой его почтительности укротил и Дон Кихот свой гнев и спешился. И девицы, помирившись с нашим Рыцарем, принялись снимать с него доспехи. Девицы легкого поведения, возведенные Дон Кихотом в звание чистых дев, — о сила искупительного его безумия! — стали первыми из числа тех, кто служил ему с бескорыстной любовью:
12
В переводе Г. Лозинского: «весьма»; но в тексте Сервантеса параллелизм намеренно подчеркнут: «рог ser muy gordo era muy pacifico» («поскольку он был очень тучен, он был очень миролюбив»).
Никогда так нежно дамы
не пеклись о паладине. 14
Вспомните Марию Магдалину, как омыла она ноги Господа, и умастила елеем, и отерла своими волосами, столько раз целованными в грехе;15 приснопамятную Магдалину, которую так почитала святая Тереса16 (о чем сама нам поведала в главе IX своей «Жизни») и которой препоручала себя, дабы та вымолила ей прощение у Господа.
Наш Рыцарь выразил намерение свершить подвиги во имя служения несчастным этим девкам, и поныне дожидающимся, чтобы некий Дон Кихот исправил несправедливость, от которой страждут они и им подобные. «Впрочем, наступит время, — сказал он, — вы будете мне приказывать, а я вам повиноваться». А девицы, «не привыкшие к подобным риторическим красотам», — к похабщине и грубостям, вот к чему они были привычны, — «не отвечали ни слова»; только спросили, не хочет ли он поесть. Прекратился смех; девки, преображенные в дев, ощутили себя женщинами и спросили, «не хочет ли он поесть» [13] … В этой подробности, сохраненной для нас Сервантесом, явлена целая тайна самой безыскусственной нежности. Несчастные девки поняли Рыцаря, постигли самую суть детского его характера, его героической невинности, и спросили, не хочет ли он поесть. Волею обстоятельств именно эти две бедные грешницы позаботились о поддержании жизни героического безумца. Девки, преображенные в дев, при виде столь странного Рыцаря, растрогались, надо думать, до глубины души, у обеих поруганной, до своей материнской сущности, ибо каждая из них ощутила себя матерью, а в Дон Кихоте увидела ребенка; и вот они спросили его, чисто по–матерински, не хочет ли он поесть. Девицы легкого поведения спросили Дон Кихота, не хочет ли он поесть, ибо в душе у каждой проснулась мать. И не зря, как видите, возвел их Дон Кихот в звание чистых дев, ибо всякая женщина, когда ощущает себя матерью, обретает девственную чистоту.
13
В переводе Г. Лозинского: «не желает ли он подкрепиться».
Не хочет ли он поесть… «Думается мне, это было бы очень кстати, — отвечал Дон Кихот, — (…) ибо никто не в силах нести воинские труды и таскать тяжелое вооружение, не заботясь о требованиях желудка».
И он поел, и покуда ел, услышал, как холостильщик свиней несколько раз просвистел в камышовую свистульку, и окончательно уверовал, что «попал в какой-то знаменитый замок, что треска — форель, серый хлеб — белая булка, потаскушки — знатные дамы, а хозяин — владелец замка. Поэтому был он в восторге и от своего замысла, и от первого выезда». Справедливо было сказано, что для того, кто верует, нет ничего невозможного,17 и чтобы смягчить и сдобрить самый жесткий и черствый хлеб, нет ничего действеннее веры.
«Удручало его только то, что он не посвящен в рыцари: он считал, что у него нет законного права искать приключений, раз он не принадлежит к рыцарскому ордену». И решил он в этот орден вступить.
Глава III
Алонсо Кихано готовится к посвящению в рыцари, чтобы стать Дон Кихотом по праву. И вот падает он на колени перед хозяином постоялого двора и просит оказать ему милость, каковую тот ему и оказывает, а именно чтобы согласился он посвятить нашего героя в рыцари; и собирается Алонсо Кихано провести ночь в бдении над оружием в часовне замка. И хозяин постоялого двора, «чтобы позабавиться этой ночью, решил потакать его сумасбродству», из чего явствует, что был он из тех людей, которые воспринимают мир как зрелище, — вещь естественная для тех, кто привык к суете и мельтешению прибывающих–отбывающих. Как еще, если не как зрелище, воспринимать мир тому, чей собственный мир сводится к постоялому двору, где всего лишь останавливаются на постой, а не живут по–настоящему. Едва с кем-то познакомишься и пообщаешься, как тот отбудет; тут поневоле начнешь искать, чем бы позабавиться.
Хозяин постоялого двора был человеком, успевшим постранствовать по свету, причем сеял он злодеяния, пожинал же осмотрительность. Да такую искушенную, что когда Дон Кихот в ответ на соответствующий вопрос сказал, что «у него нет ни гроша, так как ни в одном романе ему не приходилось читать, чтобы странствующие рыцари возили с собой деньги», то трактирщик молвил, что он ошибается: «в романах об этом, правда, не пишется, так как авторы не полагают нужным упоминать о столь очевидно необходимых вещах, как например деньги или чистые рубашки, но из этого вовсе не следует, что у рыцарей не было при себе ни того ни другого; напротив, он достоверно и твердо знает, что странствующие рыцари, подвигами которых переполнено столько романов, всегда имели при себе на всякий случай туго набитые кошельки». В ответ на что Дон Кихот «обещал в точности последовать его совету», поскольку безумцем он был весьма рассудительным, а перед требованием запастись деньгами не устоит никакое безумие.
Но, скажут мне, не от алтаря ли кормится священник? И не подобает ли кормиться от своих подвигов тому, кто эти подвиги свершает? Деньги и чистые рубашки! Требования нечистой реальности! Да, требования нечистой реальности, но героям приходится к ним приспосабливаться. Вот и Иньиго де Лойола тоже старался вести образ жизни истинного странствующего рыцаря — во славу Божию — и, едва успев отделаться от очередного недуга, возвращался к привычному суровому образу жизни, «но в конце концов долгий опыт и частые приступы жестокой боли в желудке, — повествует биограф Лойолы (книга I, глава IX), — а также холода и ненастья, которых можно было ожидать в середине зимы, — все это немного смягчило его, так что он прислушался к советам друзей и почитателей и согласился принять от них две короткие ропильи из грубого домотканого сукна,19 чтобы держать в тепле тело, да из того же сукна островерхую шапчонку–полуколпак, чтобы прикрывать голову».
Затем Дон Кихот начал бдение над оружием во дворе постоялого двора, при свете луны и под взглядами любопытствовавших. И тут вошел во двор погонщик, собиравшийся набрать воды из колодца, чтобы напоить мулов, и доспехи Дон Кихота, лежавшие на колоде, сбросил наземь, ибо когда надобно нам напоить нашу собственность, мы отшвыриваем прочь все, что мешает нам добраться до источника. Но он получил по заслугам, свалившись в беспамятстве от сильного удара копьем плашмя по голове. То же самое случилось и со вторым погонщиком, направившимся к колодцу с той же целью. И тут прочие погонщики принялись забрасывать Дон Кихота камнями, а он в ответ возвысил голос и назвал их «подлыми и низкими холопами», да «с таким задором и отвагой», что сумел нагнать на них страху. И стало быть, возвысьте голос, воодушевитесь, назовите — с задором и отвагой — холопами погонщиков, пытающихся, в намерении напоить своих мулов, сбросить наземь доспехи, в которых вы собираетесь сражаться за идеал, — и вам удастся нагнать на них страху.