Житие, проповеди

Звездинский Серафим

Двинулись дальше. Утром остановились в последний раз. Здесь хозяйка ради воскресенья напекла пирогов, нас угощала и спросила: "Батюшка, это дочка твоя?" Я хотела ответить, что нет, но владыка сказал: "Да, да, дочка моя". "То-то, вижу, одна печаточка", — добавила хозяйка. К вечеру добрались до Гурьева. Нас высадили на площади. Я даже корзиночку не могла поднять: рвота измучила. Попросили оставить корзиночку в гараже. Сами отправились искать церковь, нет ли добрых христолюбивых душ, как

120

Луша. Почти дошли до церкви, но встретилась женщина и сказала: "Не ходите. Церковь обновленческая. Идите на кладбище, там старые церковники". И мы пошли на кладбище. Там красная кирпичная церковь. Шла служба. Окружили нас старушки. Мы стали просить пристанища.

Одна взялась сводить меня к знакомой. Хозяйка, Александра Степан., приняла нас на одну ночь, накормила печеной рыбой, напоила чаем, а утром проводила к своей знакомой старушке Стефаниде Порфирьевне, вдове, жившей в маленьком домике. Старушка пустила на ненадолго с условием, что купим ей дрова, что мы и сделали. Недели через две, о. диакон кладбищенского храма предложил нам квартиру у своих родственников на краю города. Комната отдельная, через сени; правда, печь разваливалась, но жить можно, и мы перешли. 7—го декабря приехала Клавдия, привезла подмогу, стало полегче, но цены невероятные. Хлеб — 300 р. пуд, картошки ни за какие деньги купить нельзя, рыба и та подорожала. В Рождественский сочельник получили багаж, достали облачение и в первый раз владыка совершил литургию. Из Гурьева владыка писал своим чадам:

Всем, всем моим о Христе Иисусе Господе нашем возлюбленным чадам, их же имена в сердце моем ношу, мир, благодать и Божие благословение.

121

Свершаю длинный и долгий путь с пересадками, утомительными стоянками. Но весь этот путь от Меленков до Москвы, от Москвы до Алма-Аты, от Алма-Аты до Уральска, предстоящий от Уральска до Гурьева на Каспийском море, есть путь дивный и незабвенный. Кратко сказать, что это есть путь чудес от чтения 150 "Богородице, Дево, радуйся"! Порою думается, что Господь нарочито и послал меня этим путем, чтобы воочию показать мне. сколь сильна пред Ним молитва Пречистой Его Матери и сколь действенно приносимое ей с верою архангельское приветствие "Богородице. Дево. радуйся!" Верую и исповедую, яко аз познах, как никогда еще, на совершаемом мною сейчас пути все тепло, всю защиту. весь покров чудного приветствия сего "Богородице, Дево, радуйся!" Это воззвание в самых непроходимых местах пролагало мне углаженную дорогу с верными моими спутниками, в безвыходных обстоятельствах давало выход, располагало нерасположенных ко мне. злые сердца неоднократно умягчало, а несмяг-чавшиеся и обжигало, и посрамляло. Яко изче-зати им. яко дым.

Архангельское приветствие "Богородице, Дево, радуйся!" при полной беспомощности вдруг подавало неожиданную помощь и. притом, с такой стороны, откуда и невозможно было никак ее ожидать, не говорю уже о внутреннем мире среди бурь, о внутреннем устроении при окружающем неустройстве от сего приветствия архангельского. праведно движимый гнев Божий оно от главы нашей отстраняет и самый приговор Судии-Сердце-

122

вед на отменяет. О, великое дерзновение! О, страшное заступление! Из огня страстей изымает, со дна падения горе к небесам восхищает. Ограждайте же себя чаще и усерднее, деточки мои милые, сею стеною нерушимою, оградою сею неразоримою "Богородице, Дево, радуйся!" С сею молитвою никак не погибнем, в огне не сгорим, в море не потонем. Если же сатана, ненавидящий нас, и запнет нас на пути нашем и сшибет нас, то и тогда архангельское приветствие воссылая, воспрянем, восстанем добре, затемненные просветлимся, больные душой исцелимся, загрязненные грехом очистимся и убелимся, яко снег чистотою "высшей небес и чистейшей светлостей солнечных". Мертвые, убитые страстьми, воскреснем, оживем и в восторге духа возопием: Христос воскресе! Воистину воскресе!

Зиму прожили в скудости и нищете. Казалось, Господь оставил нас. Но после Пасхи, на "Живоносный Источник" — милости Божий: нам с почты привезли телегу посылок. Сразу — 22 посылки.

В середине лета — опять посланец из НКВД. Велел немедленно собираться, а мне сказал: "Вы приходите в 6 час. вечера на пристань, поедете вместе, куда, я сказать не могу". Новый удар тотчас сказался на здоровье владыки. Снова

приступы сердца и печени. Я просила оставить его дома до парохода, но — бесполезно.

123

Проводила до НКВД. В полдень принесла обед, но он от скорби и болезни не ел. Владыку вывели ко мне, на нем не было лица: "Меня Поместили в камеру без окон, 45" жары, я чуть не умер от духоты", — сказал он.

На пароходе дали каюту и приставили конвоира. Я была тут же, здесь хоть дышать Можно было… Тихо шел пароход, то и дело садился на мель, река не судоходная, наносы песка преграждали путь. Пассажиры впали в уныние. Заболел матрос тифом и умер у нас на руках. Началась паника. Ехали 6-ой день. Наконец, пароход совсем остановился, едва преодолев от Гурьева 300 км. Конвоир пошел в ближайшее селение, снесся с начальством, раздобыл лошадь, посадил владыку, а мы пешком за лошадью. Прибыли в деревню. Провели в ней сутки. А после — машиной в Лбищи. В Лбищах конвоир увел владыку в НКВД, а я одна осталась на площади. Через час за мной пришел конвоир. В НКВД сказали: "Будьте во дворе со своим отцом. Вы свободны, можете сходить на базар". Во дворе я увидала владыку. Он сказал, что будем ждать машину, но куда, не говорят.

Жара невыносимая. Владыку всего облепили блохи. Отвернула рукав рубашки, все усыпано блохами. Снять белье — негде, терпеть — нет сил. В изнеможении он уснул на лавке.

Конвоир принес кусок хлеба. "Отец, я тебе принес хлеба", — сказал он, но владыка дре-

124

мал. Я хотела взять хлеб, чтобы не будить больного и усталого изгнанника — конвоир непременно хотел сам его порадовать и, добудившись, наконец, торжественно отдал хлеб. "Очень благодарен, очень благодарен", — отвечал владыка. Тут стали и другие энкаведисты заботиться. Один юноша вынес стул, его мать — кусочек ватрушки за упокой мужа, Александра, бывшего бухгалтера НКВД, умершего от туберкулеза. "Царство ему небесное. Господи, упокой его душу", — помолился владыка. Начальник в бинокль издали наблюдал за важным узником.

Ночевать нам позволили под навесом, в помещении нечем дышать. Выделили две телеги вместо кроватей: одну — для владыки, другую — для меня. Я сразу заснула. И вдруг кто-то в бок толкает, а это — свиньи огромные трутся о колеса и телегу качают… Четыре конвоира ночью стерегли наш приют в хлеве. Там провели мы две ночи. Наконец, приехал грузовик. Посадили в него с конвоирами и повезли. "Куда нас везут?" — спросил владыка. "В Уральск на жительство", — ответили. "Как на жительство? И там оставят?" — удивились мы. "Да, оставят. Вас переводят из Гурьева в Уральск". Спасибо и на том: а то мы и не знали, что ждет нас.

В час ночи наш грузовик остановился — возле крыльца НКВД Уральска. На нас наставили винтовки, но в ответ на пароль конвойных впустили во двор.

125

Утром владыку вызвали к начальнику. Важный, в белом кителе, начальник сообщил, что ему определено проживать на вольном поселении и являться каждые 5 дней. Тут же дали Клавдии телеграмму в Гурьев и адрес и стали ее дожидаться.

Итак, 19 июля, в день памяти преп. Серафима, началась новая жизнь в Уральске. Маленькая хатка с перевернутым кверху дном чугуном вместо трубы — новая наша обитель. Келия — церковь опять обустроилась. Возобновились богослужения. Вскоре в Уральск также по приказу перевели о. Александра, но с тем условием, что он будет осведомителем. "Епископ Серафим вам доверяет, вы должны нам все о нем сообщать". "Я на это не способен", — ответил преданный и смиренный духовный сын.

Поселился он в центре Уральска, каждую регистрацию встречался с владыкой и провожал его почти до дома. Дорогой о. Александр и владыка тепло беседовали и исповедовались друг другу.

В НКВД владыке говорили: "Не знаем, оставят ли вас здесь". Мы стали уже привыкать к непрочности нашей жизни, к скитаниям: за год четыре города…

Вскоре по приезде в Уральск владыка заболел малярией. Весной 1934 г. малярия здесь в полном разгаре. На кладбище несли

126

гроб за гробом, иногда до 12 гробов ежедневно, — и все мимо наших окон.