Живая душа
Шрифт:
Алешка примолк, все освещая фонариком прошлогоднюю траву, прибитую к земле…
Впереди затемнела брошенная лодка, и луч света метнулся к ней. В лодке кроме весел и старого плаща лежали небольшой рюкзак и холщовый мешок. Яков наклонился, поднял рюкзак и, повернув вниз горловиной, тряхнул его. На мягкое сырое дно вывалилось два полиэтиленовых пакета, вязаная безрукавка и большое белое яйцо.
– Опять лебедей разорили, скоты! – глухо, с болью, выругался егерь.
Алешка поднял яйцо. Оно было мраморно-белым, чудно чистым и каким-то печальным.
– Давай завтра назад вернем, – предложил он. – Гнездо, поди, знаешь где.
Яков поднял
– Ни к чему это, Алешка. Лебедь свое нанесет, лишь бы гнездо целым осталось. А вот если эти шакалы гнездо порушили, то им, лебедям, придется новое строить – опять осенью хлопунцы-подлётыши останутся на погибель.
– А поправить гнездо можно? – Лицо у Вагина было бледное в свете фонаря и худее обычного.
– Бесполезно: лебеди раньше нас его проверят и уйдут. – Егерь поднял тяжелый мешок из лодки, и в нем звякнули капканы. – Запаслись, язва в их душу! Тоже подлётыши, только те за жизнь бьются, а эти – за поживу: подлетят, рванут – и дёру… – Он с отвращением кинул мешок в сторону и распрямился. – Все ясно. Теперь коня найти надо – и по домам. Тот ухарь, в самом деле, выше нас стрелял, испугал мерина.
– Покличь – он и придет. – Вагин присел на упругий борт лодки. – Поди, сено хрумкает на своем месте.
– Кто знает…
Якова неудержимо потянуло вниз: показалось, что тело потяжелело раза в два, и он тоже сел на лодку.
В темном однотонном небе со слабо искрящимися звездами вдруг послышался шум, нарастающий, мягкий, потом звуки: «Кэ-рр, кэ-рр…»
– Шилохвость [50] идет! – с затаенной радостью выдохнул егерь.
Все происшедшее вмиг отошло, показалось ненужным и злым сном. В душе у него что-то перевернулось, что-то доброе и радостное там зашевелилось, задрожало созвучно этому тихому шуму и голосам.
50
Шилохв'oсть, шилохв'oстка – дикая утка.
Все мощнее катилось с юга тепло. Небо наливалось удивительно нежной и сочной синевой, такой прозрачной, что взгляд тонул в ее глубине, и душа растворялась, а степь горела искрящимся блеском. На стыке той, небесной, сини и яркой желтизны все плавилось и текло в недоступную взору даль. Оттуда, из этих далей, тянулись за весной птицы, и живее и звучнее делалась степь. И все это: чистые краски, затопившие ввысь и вширь пространство, нестройные, тесно связанные с этим пространством голоса птиц, нежное тепло колеблющегося воздуха – создавало свою гармонию, радостную и волнующую. И каким бы ни был человек, видя и слыша все это, он становился радостнее и добрее.
Наклонясь, чтобы не удариться головой о стропило [51] , Яков стал теснить лебедей в дальний угол, отрезая им путь к окошку.
– Не пугай шибко-то – покалечатся! – крикнула от дверей Таисья.
Жалея птиц, она отошла подальше, чтобы не видеть, как Яков будет накрывать их старым байковым одеялом. За долгую зиму лебеди привыкли к Таисье, и она могла бы без особого труда переловить птиц и вытащить на телегу, но отказалась, переживая за них. В далеком детстве она всегда плакала, когда забивали домашнюю скотину, и эта жалость к животным осталась у Таисьи на всю жизнь.
51
Стропило – одно из бревен, которые образуют основу кровли.
– Некогда с ними цацкаться! – с напускной суровостью ответил Яков. Он старался набросить одеяло на ближнюю к нему птицу.
Лебедь вдруг остановился, расправил крылья и зашипел, изогнув шею.
– Ишь ты, шустрый какой! Защищает! – Яков попятился. – А ты еще сомневалась, самец это или нет…
Накрыв клетку одеялом, чтобы птицы не пугались, егерь пошел за мерином…
Пахло талым снегом и сухим камышом. Вода, затопившая озеро, светилась, как слеза. Сквозь нее видны были густые островки старой коричневой осоки, тонкий частокол тростников, темно-зеленые, с зазубринками, бутоны телореза и темные плешины незаросшего дна.
Яков толкался шестом, стоя на корме, а Таисья сидела рядом с клеткой в середине лодки. Деревянная плоскодонка скользила легко и бесшумно. По открытым береговым плёсам плавали яркие блики, причудливо меняясь. Тихо и спокойно шелестел камыш, шумели и стонали в брачных играх лысухи [52] , хохотали чайки, деловито и сдержанно гагакали гуси и дико, утробно, с гулом на все озеро, токовала выпь…
52
Лыс'yха – болотная птица с черным оперением и белым наростом на лбу.
– Хватит, пожалуй, – опуская шест в лодку, прикинул Яков. – С неделю подкармливать придется – так далеко будет плавать. – Он с трудом поднял клетку и поставил ее на край растекшейся, как блин, камышовой кучи.
Лебеди, обеспокоенные незнакомой обстановкой, притихли.
– Жалко: всю зиму кормила, поила… – Таисья отвернулась.
– Будет дурака-то валять! – пожурил ее Яков. – Не головы им отрубаем – волю даем. – Он откинул крышку клетки.
Первым вышел из нее самец. Он высоко вскинул голову, огляделся и вдруг закричал протяжно, замахал крыльями, и где-то в глубине озера ему отозвался другой лебедь, потом еще и еще, совсем далеко. Под эту перекличку покинула клетку и самка.
Егерь наблюдал, как осторожно шли по сплавине [53] птицы.
Таисья быстро утерла глаза концом полушалка, но он заметил ее движение.
– Ты это брось, – Яков нахмурился, – тень на ясный день наводить! Жизнь-то вон какая кругом бьет! Не то что в загонке.
– Привыкла я к ним за зиму, как свои…
Таисья понимала грубоватую веселость Якова, за которой он пытался скрыть свою привязанность к птицам, и еще больше распалялась, закрывая лицо платком.
53
Спл'aвина – плавающий на поверхности водоема ковер водных и болотных растений.