Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.
Шрифт:
— Надо это чудище перво-наперво ослепить, бить по глазам, — вступил в разговор молчун Кеша Шиверский. — Дымок пустить.
— А глазки-то твои дымок и закроет. Будешь лупить в белый свет, как в копеечку? — спросил Колька. — Да, задал нам задачку командарм…
В таких вот разговорах и прошла вся дорога к переднему краю, который был подтянут к самому вражескому укрепрайону.
И командарм, и гвардии рядовой заняты были одной неотвязной мыслью. И это хорошо. Теперь надо раскинуть умом, все рассчитать до мельчайшей подробности и ударить по «неприступной позиции» раз, но наверняка, без осечки и, главное, без лишних жертв, которых тоже было ой как много…
…Шумилов не ошибся, сделав ставку на сталинградцев. В этих одержимых ребятках дух Сталинграда вошел в их кровь и плоть. Так что подзарядиться было у кого.
Для примера возьмем того же Кольку Красюкова. Когда он узнал, что под Ленинградом погиб в бою его отец, тут же покинул хату и, несмотря на протесты матери, пошел воевать. А передовая была от родного крыльца рукой подать. Дал пешака и оказался на окраине Бекетовки, у балки Купоросная, где окопалась и насмерть стояла та самая 422-я Дальневосточная, ставшая после Сталинграда 81-й гвардейской стрелковой дивизией. И как-то сразу вписался в боевой ритм ее жизни.
Потом, уже в миру, гвардии генерал-майор Иван Константинович Морозов в своих мемуарах напишет о Кольке:
«На позиции нашей дивизии гитлеровцы бросали крупные силы. Враг засыпал нас снарядами, бомбами и минами. То и дело приходилось откапывать друг друга в разрушенных траншеях и землянках. Отряхнувшись, бойцы брали в руки винтовки, пулеметы, противотанковые ружья и яростно отбивали атаки противника.
В эти напряженные дни Сталинградской битвы проявились удивительные способности Николая Красюкова. Он был неистощим на разного рода выдумки. Из подручных материалов и дерна молодой сапер мастерил ложные танки, причем так искусно, что с воздуха их невозможно было отличить от настоящих. Чтобы создать видимость горящих танков, он набивал их половой, обливал мазутом, укладывал под них мины. И как только поблизости падал вражеский снаряд или бомба, „танк“ взрывался и начинал дымить.
Гитлеровские бомбардировщики шли на эту „приманку“, делали по нескольку заходов, тратили боезапас впустую. Так Красюков с товарищами отводили удары, предназначенные для нашей пехоты».
Здесь же, на волжском бережку, у красюковской команды родилась еще одна идея: ставить на танкоопасных направлениях целые полосы минно-взрывных фугасов. Саперы рыли в земле выемки, закладывали туда мины, а поверх их ставили бутылки с горючей жидкостью «КС», их почему-то называли «гранатой Молотова». На этих полосах не раз подрывались фашистские танки. Труд, полный мысли, приносил и другие плоды.
Немец, отступая, устраивал всякие каверзные ловушки. Как-то, проделывая проходы в проволочном заграждении, Колька со своей группой обнаружил совершенно незнакомые мины противника. Позже узнал, что звалась такая мина, кажется, «шпринген». Очень опасная штука, с донным взрывателем. При первом знакомстве с ней Колька был ранен. Ошибся по незнанию. А вообще-то сапер ошибается только раз. Но судьба все же смилостивилась — выжил наш Колька на сей раз…
И вот сейчас, шагая с друзьями к новичкам, сапер продумывал ход беседы. Он непременно покажет, как следует обращаться с таким коварным устройством. Достанет из торбочки припасенный на этот случай образец, вроет его в землю, разравняет бугорок и своими огромными, но такими чуткими руками продемонстрирует,
Сталинград был первой ступенькой в мастерстве сапера. А вот Курская дуга была второй. Сотни противотанковых и противопехотных мин были поставлены его натруженными руками. И, видимо, не один вспыхнувший или подорвавшийся там вражеский танк можно смело записать на его боевой счет.
В первой своей беседе с «зелеными», читай — новобранцами, Николай вообще не считал никаких ступеней, тем паче «героических». Страсть как не любил он патетику, высокие материи, вроде: «подвиг», «героизм», «презрение к смерти» и прочее. Это он оставлял нам, газетчикам и пропагандистам всех оттенков и мастей. Я присутствовал на всех его и других ребят беседах и пришел к заключению, что Кольке, как Мастеру, импонировали более всего такие понятия, как храбрость (смелость), труд с умом, точность, доведенная до педантизма, и (чуть возвышенное) — войсковое товарищество, верность гвардейскому знамени. Таким ему виделась структура гвардейского сапера.
Изначально конечно же труд. До одурения и без нытья. Слава даром не дается. Тут надо горбатиться до семи потов. Иначе не выйдет. Сачков война не приемлет, она их, как и трусов, убивает первыми. Потом эту же мысль я услышал из уст пехотинца — Василия Пушкарева. Все они, эти великие трудяги, почитали за доблесть самое наивысшее — работу, свои прямые обязанности по воинскому строю. Геройский поступок в каком-то одном бою — невелика честь. Ты пройди через все испытания по справедливости, тогда тебе честь и хвала! Таково оно, красюковское, да и не только его, кредо.
— Вы видели когда-нибудь сапера с трясущимися руками? — с неизменной открытой улыбкой обратился Колька к собравшимся. — И я не видел. Да и не мог увидеть, потому что в природе такого не существует. А ежели и появился на одну минутку, то курносая прибрала бы его тут же! Что бы над тобой и вокруг тебя ни грохотало, не теряй бодрости духа. Ты не можешь, не имеешь права поддаваться эмоциям. Воля в кулаке, и вперед на запад! — заключил свою игривую мысль Колька.
— Неужели тебе никогда не было страшно? — спросил кто-то.
— Сказки венского леса… Чепуха! Любой из нас хочет жить, хочет выжить в этом чертовом аду. Боязнь, она нам с детства дана. Но коль пришел на войну — задави ее в себе, иначе хана. Тут премудрый пескарь, что жил — дрожал и умирал — дрожал, не пройдет. Я себе сказал: «Не боись, Колька!» С тем и живу.
Припоминая сейчас бои за Днепр, где ему удалось в прибрежных зарослях найти рыбацкую лодку и на ней выбросить один из первых десантов на крутой западный берег реки, Николай почему-то произнес известные пушкинские строчки: «Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут…» И после некоторой паузы:
— А мне в ту пору меньше всего нужна была такая прозрачная ночь. Мне бы: «Ой, ты ночка, ночка темная…» И без свечей, которые фрицы то и дело ставили. Сапер, он самим богом задуман ночной птицей. Ночь — его боевая союзница. Нам ловчее под храп противничка и мины ставить, и проходы делать, да все, за что ни возьмись, все безопаснее делать под покровом ночи. Так что, братья славяне, привыкайте к темноте.
Вытащив из кармана черный кусок полотна, он попросил завязать глаза: «Сообразим ночь!» — и приступил к выполнению некоторых приемов ночной работы. В качестве ассистентов пригласил молодых ребят, и те воочию убеждались, как действительно мастерски и безошибочно обращался с «притаившейся смертью» сержант с повязкой на глазах…