Живее всех живых (сборник)
Шрифт:
Муж ответил:
– В «Южной».
– Я вас подброшу. Флаер на площади. Борт семь-два-два-семь. Подождите меня там. Разговор есть. – Затем помолчал и добавил: – К вам, Инга.
Мы с Сергеем направились к выходу. Навстречу бежали синие униформы, кто-то тащил ловушки, разматывал кабель. Я обернулась. Молодой спасатель с лейтенантскими звёздочками стоял навытяжку перед Борзенко:
– Товарищ майор…
8
Мне раньше не приходилось летать во флаерах. Так уж сложилось. Пассажирские авиалайнеры не в счёт. Сидишь где-нибудь в середине салона аэробуса на 15Е или F, до иллюминаторов четыре-пять кресел, и всё ощущение
Мы с Ингой сравнительно свободно расположились в кресле второго пилота. Честно говоря, снаружи флаер совсем не походил на летательный аппарат. Так, скорее гоночный автомобиль, с расположенной в кормовой части силовой установкой. Всё менялось, стоило заглянуть внутрь. Кабина пилотов авиалайнера – не больше, не меньше. Два кресла, два штурвала (именно штурвала, а не джойстика, как на последних типах самолётов), широченная панель. Прозрачный колпак, выезжающий сзади, только теоретически подразумевал аналогию с кабриолетом. «Без верха» на флаере не полетаешь, мотор просто не заведётся. Но обзор он давал великолепный.
Борзенко вёл машину мастерски. Учитывая скромные размеры Н-ска, путь из пункта А в пункт Б был выбран нестандартно – через пункт В. Мы сначала резко взмыли вверх по крутой траектории, затем, достигнув незримого потолка, качнулись, словно на качелях, и столь же стремительно понеслись вниз. Впечатление было потрясающим! Сердце кольнуло щемящее чувство дежавю – мгновенья из детства, когда мир казался таким большим, сахарная вата самой вкусной на свете, а мой папа – самым сильным человеком на земле. Мне лет восемь. Приехал луна-парк. Детям до двенадцати нельзя, но папа поговорил с дяденькой в будке, и вот мы уже сидим в кабинке-вагончике. Я крепко держусь за железные поручни, которыми меня пригвоздили к сиденью. Наш паровозик медленно тащится вверх, на миг замирает… и… падает в бездонную пропасть, и я падаю вместе с ним. Ветер бьёт в лицо, я не могу дышать, не хватает воздуха. И чуть не писаюсь от переполнившего меня немыслимого, взрывного коктейля из ужаса, восторга, удивления, радости…
Падение резко замедлилось, лишь когда до очертаний гостиничного комплекса осталась пара десятков метров. Сделав разворот над самой крышей, мы мягко приземлились в тенистой аллее невдалеке от главного входа.
Юрий заглушил двигатель, и сидел, держа руки на штурвале и глядя перед собой. Мы тоже не решались начать разговор.
Наконец, он произнёс:
– Мне надо вам кое-что рассказать. Там, в лесопарке, я не мог и не хотел – кто вы такие, чтобы всё вам выкладывать. Сейчас ситуация другая. – Он многозначительно посмотрел на Ингу. – Обстоятельства сложились таким образом, что вы оказались вовлечены.
– Мы многое уже знаем, – сказал я. – Про школу, про детей, про суд.
– Откуда? – удивился Юрий.
– Друг рассказал. Один учёный из вашего научного центра.
– Понятно. – Спасатель усмехнулся. – Они нам тогда сильно помогли со своими ловушками.
– Пси-акцепторами, – поправил я его.
– Да, пси… Придумают же название. Вечно они всё усложняют. И так ведь ясно. Нет, упрутся как бараны в новые ворота: не подтверждено, нет доказательств… А ты скажи просто душа, признайся сам себе. Куда там, будут твердить как заведённые: «пси-всплески», «пси-аномалии»…
Мы с Ингой сидели молча, не перебивали.
– Мы нашли доказательства. Случайно. Снимок сетчатки. – Борзенко посмотрел на меня. Я непонимающе покачал головой. Он объяснил: – В паспорт человека, любой – общегражданский ли, заграничный, – вклеены чипы с биометрическими данными, с цифровым снимком радужной сетчатки глаз. – Я кивнул. – Когда пошли массовые смерти, кто-то догадался снимать биометрию с умерших и сравнивать с их же прижизненными показателями. Набрали статистику, обработали на компьютере, выделили код. Загнали его в пси-модулятор, на каждой ловушке такой установлен. И всё! Фиксируем привидение, пси-всплеск по-научному, а на мониторе уже досье на него: кто такой, когда помер, фото и тому подобное. С детьми сложнее было. – Юрий вздохнул. – Погибли малолетние. Общегражданских паспортов ни у кого нет, заграничные только у трети. По этим базу создали, по остальным – ничего. Так и ловим по сей день безымянных призраков…
Борзенко протянул руку, взял пачку сигарет с полочки под панелью, помял её в руке и бросил назад.
Я вспомнил ухмылку Чернова: «Гоняются за душами неупокоенных…» Покачал головой. Нет, Гена, не всё так просто.
Инга подала голос, тихо спросила:
– Юра, что такое Эффект Эха? Как он связан со Школой?
– Вам ваш друг не рассказывал?
– Не успел, – ответил я и нахмурился, вспоминая концовку вчерашнего вечера.
Спасатель жадно посмотрел на сигареты, отвернулся и откинулся на спинку кресла.
– Первые месяцы после трагедии, – начал он, – было относительно спокойно. Затем начались массовые несчастные случаи с летальным исходом: машина сбила, поскользнулся и неудачно упал, отравления нелепые. Те, что в тюрьме, тоже: под циркулярку попал, трос у крана оборвался… Все погибшие – родственники детей из Школы. Близкие, дальние, виноватые, невиновные – все вперемешку. Мы, как получили ловушки, разобрались с управлением, так начали их ловить. Да и не ловушки это вовсе. – Борзенко махнул рукой. – Бывало, загонишь его, крышку захлопнешь, напишешь рапорт, а через неделю другой экипаж с ним же сталкивается. Но суть не в этом. Безобразничают только они. Не дети. Детей и «видели»-то только пару раз. И то – случайно. Позвонит кто-нибудь из родителей, встречает с круглыми глазами: «Чувствую я – здесь он!» Включаем, на мониторе картинка – точно, он. Пацан рыжий, погибший сынок. А только ловушка пуста, плевать он хотел на неё. Через секунду сигнал пропадает – ушёл. Вот так! И главное, никаких неприятностей от них, от детей то есть. А от взрослых… Как с цепи сорвались. Такое вытворяют.
Не помню кто предложил это название – Эффект Эха, только в точку оно. Смерть махнула косой там, у школы – вжик! – и это «вжик» до сих пор аукается, уносит жизни близких тех погибших ребятишек.
Юрий замолчал. Почти стемнело. Здесь же, в тени раскидистых каштанов, было совсем темно. Фонари вдоль аллеи ещё не зажгли, и мы сидели под прозрачным колпаком, заглушающем все звуки извне, думая каждый о своём. Я смотрел сквозь невидимое стекло на клочки тёмно-синего неба в молодой листве и представлял чёрный балахон до пят, безразмерный капюшон, в котором не видно лица, рукава без рук и медленный, как в кино на повторе, взмах исполинской косы, разносящий здание школы осколками бетона и кирпича.
В воцарившейся тишине прозвучало:
– Юра, вы потеряли кого-то.
Я не понял по интонации жены, вопрос это был или утверждение. Юрий вздрогнул и затравленно посмотрел на Ингу.
– Сын? Дочь?
Его плечи поникли. Он сразу на глазах сгорбился и постарел. Спросил осипшим голосом:
– Я закурю, можно? – негнущимися пальцами с третьей попытки вытащил сигарету, закурил. На панели замигал красный индикатор. Борзенко нажал кнопку, колпак чуть приподнялся, потянуло прохладой. Дым от сигареты унесло в образовавшийся зазор.