Живи!
Шрифт:
Но есть и другие — отзывчивые, сострадательные, кто своей добротой и участием пытается отодвинуть грядущую усобицу, прекратить рознь, вражду, изгнать ненависть из сердец. Я не хочу думать, что их доброта вызвана страхом, я уверен — они добры сами по себе, и лечу каждого встречного, всех, кто рядом. Избавляю от боязни завтрашнего дня, непрестанной головной боли и слабости в теле, возвращаю молодость — пытаюсь, по крайней мере.
Но этого мало. Мало! Мне опостылела эта мышиная возня. Милосердие из-под полы. Это крохи — я способен на большее. Быть может, я даже способен остановить игру. Точнее, не я… а моя смерть. Но перед этим…
Именно поэтому я стою на кособокой трибуне, которая, если понадобится, с успехом заменит эшафот. Упрямица Иринка решила быть со мной до конца. Гордо вскинутая голова, коротко остриженные волосы, прямая спина… Она похожа на мальчишку, юного героя Французской революции. Взгляд ее тверд, как в те дни, когда она только обживалась в Лайф-сити.
Я неважный оратор, но сегодня меня будут слушать.
Придется.
За спиной — люди, впереди — люди; над крышами черным стягом беспорядка и анархии взвивается дым, пачкает голубое небо, марает солнце. День очень светлый, погожий. В такой день особенно не хочется умирать.
Передо мной полицейские, люди в черных котелках, бывшие охотники, шахтеры, фермеры, обыватели…
Все — вместе. Все молчат. Никто не стреляет.
Пока.
С рупором в руках я стою на хлипком помосте наподобие тех, на каких еще недавно казнили целителей. Есть время собирать камни, и есть — разбрасывать. Собирать труднее. Не всякий, оказавшийся в нужном месте в нужное время, поймет — зачем он здесь. Для чего он. И что будущее зависит именно от него.
Это кризис.
Ломка старого, отжившего.
Сдвиг в общественном сознании.
Достаточно толчка, и шаткая система придет в движение. Мир балансирует на грани, не зная, куда катиться дальше. Мир надо подтолкнуть.
На меня смотрят тысячи глаз.
Над площадью звучит только один голос.
Мой.
— Мне осточертело бегать. Вы убили всех целителей, я — последний. Закончим этот балаган. Говорят, со смертью последнего из нас — игре конец. Не знаю, правда ли это. Что вы станете делать?!
Страшное напряжение висит над площадью. Никто не произносит ни слова. Я благодарен им за это.
— Знайте, даже сейчас я лечу каждого из вас.
Вздох облегчения вылетает из тысячи ртов. Многие крестятся. Толпа разрастается, вспухает дрожжевым тестом.
— Что происходит? — кричат с задних рядов. — В чем дело?
Им отвечают:
— Террористы захватили целителя.
— Нет, он сам сдался!
— Да нет же! Они заодно против охотников!
— Где полиция? Почему полиция не ловит бомбистов?
— Слыхали? Игры больше нет! Скидывай ходули!
— Нашел дураков!
— Будет четвертая мировая война, — уверяет кто-то.
— Да ты что?! А третья когда была? Неужто проспал?
Остальные молчат. Жестокость охотников страшит: многие на своей шкуре испытали ее, у многих погибли близкие. Это рождает ярость к охотникам и сочувствие — ко мне. Но ведь я — целитель. Прислужник чужака, сам — как чужак. Так просто столкнуть меня с эшафота: раз — и нет целителя. Так заманчиво покончить с игрой — единым махом. Страна без игры — трудно даже вообразить такое. Страна, где нет бездны под ногами. Но ведь кто-то считает иначе, кто-то встанет на мою защиту. Столкновение приведет к гибели, к побоищу. Мало кто выживет.
Очень сложно выжить, стоя на ходулях в толпе.
Я чувствую их мысли, будто свои собственные, но мне некогда: я сосредоточенно вожу взглядом по толпе, лечу всех и каждого. Рак, больное сердце, диабет, катаракта, язва желудка, силикоз, бронхит — всё развеивается. Испаряется, словно и не было. Убьют меня или нет, главное — вылечить как можно больше народа. Главное, не забыть: это не игра, человеческая жизнь — не игрушка. Если всё прекратится с моей смертью — пусть убивают и живут спокойно. Без игры.
— Владька… — шепчет Иринка. — Я люблю тебя. Я дура, да? Раньше молчала, а теперь…
Зачем ты пошла со мной, девочка? Не хочу, не хочу, чтоб ты умирала! Но ты выбрала сама. И это — твое право.
Часть толпы неуверенно наседает, раздаются гневные выкрики.
— Прислужник!
— Чужак!
— Бей!
Но слышны и другие.
— Моя дочка здорова! Моя доченька!
— Чудо! Чудо!
— Господи, спасибо тебе! Господи!
Стоя у края пропасти, я тянусь к соседним кварталам, где еще продолжается грызня, и — дальше, дальше! Я лечу простуду, латаю изношенные сосуды, заставляю вновь бодро стучать сердца.
Я лечу весь Миргород.
И чувствую — не успеть…
— Не спешите убивать! — заклинаю, умоляю, прошу. — Дайте несколько минут! Я вылечу всех! Будьте здоровы и живите долго! Живите, люди!
Стрельба затихает. Площадь переполнена, дышит жаркой, волнующейся массой, а народ прибывает, вливается реками и ручейками — поодиночке, группами, отрядами. Вчерашние враги стоят плечом к плечу и глядят на меня с безграничным удивлением: целитель, за которым вели охоту все кому не лень, сам вышел к людям.
Я лечу, щедро черпая из неведомого источника. Легко! Свободно! Не скрываясь и не таясь. Делаю то, для чего был заново рожден с началом игры. Когда-то тихоня Влад мечтал стать писателем, но не смог, не захотел. Пошел на поводу у демона-искусителя. Чужак не остался в долгу — остатки, осколки таланта переплавились в иные способности. Я — целитель! Мой дар, мое проклятье… Зачем сдерживаться?! Предназначение целителя — лечить. Я парю, как на крыльях, отдавшись во власть пьянящего, восторженного счастья. Я лечу! лечу! И впервые чувствую, как пустеют бездонные закрома. Они пустеют! И вот уже я соскребаю последние крохи.