Живи
Шрифт:
Вот автобусная остановка. Становлюсь в длинную очередь, хотя как инвалид имею право влезать без очереди и с передней площадки. Делаю так из принципа: я не признаю для себя никаких привилегий. К тому же лезущих без очереди и с передней площадки больше, чем число стоящих в очереди, и они агрессивнее. А для меня это опасно. И ко всему прочему я люблю стоять в очереди и слушать разговоры о самых обычных житейских делах. Очередь есть тоже проявление жизни, причем — жизни настоящей, а не показной, жизни, полной искренних страстей, надежд и разочарований. Когда я приблизился к заветной двери, передо мной втиснулась запыхавшаяся Соседка. Теперь она совсем другой человек, «фигуристая баба» в духе откровенных вкусов здорового трудового народа и тайных помыслов гнилой интеллигенции. Лысеющие служащие с серыми язвенными лицами и в засаленных штанах и пиджаках стремятся
Национальный характер
От остановки до учреждения, где я работаю, иду с сотрудницей, которая является самым талантливым нытиком у нас в городе. Поскольку она идет со мной, она жалуется на боль в ногах.
— Вам хорошо, — говорит она, хромая на обе здоровые ноги, — у вас ноги механические. Никаких мозолей, никакого ревматизма. А у меня не ноги, а сплошная боль. Всю ночь глаз сомкнуть не могла, вены проклятые замучили. Вам, мужикам, хорошо, рожать не надо. Попробовали бы родить хотя бы одного, тогда узнали бы, почем фунт лиха. А мы…
Кто бы и в чем бы ни страдал, ей обязательно надо убедить собеседников в том, что ей еще хуже, что ей вообще во всем и всегда хуже всех. У вас, например, болит голова. «Это что, — говорит она, — это пустяк. Вот у меня болит голова, так болит! Еще немного, и я тапочки откину!» Слег сослуживец с инфарктом в больницу. «Это разве инфаркт? — говорит она, хватаясь за место, где по идее должно быть сердце. — Мне бы такой „инфаркт“, так я бы в соревнованиях по бегу участвовать стала. Вот у меня инфаркт, так инфаркт! Еще чуть — чуть, и я копыта откину!»
Эта женщина в такой форме выражает наше общее качество: мы гордимся тем, что живем хуже всех, что понесли кошмарные потери в сталинские годы и больше всех пострадали в войну. Мы гордимся и тем, что нам и в будущем не светит ничего хорошего. Когда мы собираемся вместе, мы хвастаемся не успехами и приятностями, а неудачами и неприятностями. Это качество есть наша психологическая самозащита. У нас нет надежды изменить свое положение и нет иных средств защитить свои души от разрушающих их страданий.
Русская романтика
В коридоре меня перехватил признанный пьяница моего отдела. Можете вообразить, что это за пьяница, если он считается пьяницей в группе, сплошь состоящей из алкоголиков. Он прижал меня к стенке, задышал в меня водочным перегаром, попросил «выручить до получки». Его в партбюро и в дирекции наметили в качестве козла отпущения в проходящей кампании против пьянства, так что он и не пытается соблюсти даже минимальную осторожность и уже с утра напивается.
Этот человек тоже в нашем национальном духе. Если вы предложите пьющему русскому человеку вместо тошнотворной водки некий приятный на вкус и запах напиток, без головной боли и тошноты во внутренностях, он откажется. Что это за пьянство, если пить не противно, если не падаешь от бесчувствия, если не болит голова, не воротит с души и не тянет похмелиться?! Без всего этого и дурак пьянствовать может! А ты вот попробуй по — нашенски, по — русски!
Сколько мыслителей безуспешно ломали голову над тем, почему русские предпочитают водку и самогон коньякам, вискам и прочим западным штучкам даже тогда, когда имеют возможность выбора. А между тем секрет прост: мы, русские, по натуре суть романтики. При чем, вы спросите, тут водка? А при том, что каждый раз, очухавшись от перепоя и чувствуя отвратность во всем организме и в мыслях, человек ощущает себя так, как будто он избежал смертельной опасности, вернулся с опасного для жизни боевого задания, случайно уцелел после страшного сражения.
Рабочее место
Не место красит человека, а человек место, — гласит старая пословица. Вот почему у нас рабочие места выглядят так противно. Но несмотря на это я свое рабочее место люблю. Я руководствуюсь в данном случае принципом Блаженного «Возлюби свою помойку!». Ровно в девять ноль — ноль я вхожу в свою каморку, которую из вежливости и престижных соображений называю кабинетом. Отпираю ящички и шкафчики. Передвигаю телефонные аппараты. Заглядываю в мусорную корзину. Испытываю на прочность стул. Убедившись в том, что все на месте и все в порядке, сажусь на стул, слегка откидываюсь назад и вперяю взор в грязное пятно на потолке. Я ощущаю гармоническое единство со стулом, столом, мусорной корзиной и всем остальным Мировым Целым. Как хорошо, что есть такое замечательное учреждение, дающее мне хлеб насущный и эту каморку, отделяющую меня от остальной Вселенной и тем самым присоединяющую к ней! Я теперь не просто обрубок нормального человека, а исполинское неземное существо, мчащееся через бесконечное пространство в бесконечном потоке времени на гигантском корабле — планете. Как хорошо, что на потолке есть грязное пятно (откуда оно взялось?), на которое можно смотреть часами, освободив мозг от никчемных мыслей (все мысли вообще никчемны), а тело — от мелочных эмоций (все эмоции вообще мелочны). Я мог бы попросить закрасить это пятно, но я это не хочу делать: благодаря ему я без всяких хитроумных буддистских приемов и йоговых тренировок сразу же погружаюсь в состояние, являющееся вершиной человеческого бытия, — в состояние служебно — бюрократической нирваны. При полном коммунизме все люди будут начальниками и начальничками. Все будут иметь кабинеты и кабинетики. В них на потолке будут грязные пятна, глядя на которые люди будут коротать свое служебное время. Я бы определил коммунизм вообще как всеобщую служебно — бюрократическую нирвану. Кстати, у помоечных червей полный коммунизм есть изначальное и конечное состояние.
Мое учреждение
Я работаю в Протезном комбинате имени маршала С. М. Буденного. Комбинат является образцово — показательным предприятием. За выдающиеся успехи во всякого рода социалистических соревнованиях комбинат награжден орденами «Знак почета», «Октябрьской Революции» и «Отечественной войны». О размерах комбината можно судить по таким данным: если бы всем гражданам Европы переломали руки и ноги, комбинат в течение пяти лет снабдил бы их всех протезами, вполне достаточными для того, чтобы добраться до ближайшего кабака и поднять стакан с алкогольным напитком до уровня рта.
Комбинат назван именем маршала С. М. Буденного, прославившегося в Гражданскую войну и опозорившегося в войне с Германией. Какое, спрашивается, отношение имеет герой Гражданской войны к протезам рук и ног? Самое что ни на есть непосредственное. Во время Гражданской войны командарм Буденный самолично отрубил не одну сотню рук и ног. А сколько конечностей отсекла вся его Первая Конная армия, сосчитать невозможно. В двадцатые годы по инициативе Ленина в Партграде создали маленькую инвалидную артель по изготовлению искусственных рук и ног. На этой основе и возник комбинат, ставший теперь одним из крупнейших предприятий и исследовательских центров в стране. После войны с Германией комбинат посетил маршал К. Е. Ворошилов, тоже прославившийся в Гражданскую войну и опозорившийся в войне с Германией. Он-то и вспомнил о том, что его друг и соратник маршал Буденный со своими конармейцами не одну тысячу рук и ног отрубил. А сколько голов! В этом месте речи Ворошилова в зале начался гомерический хохот: комбинат еще не освоил протезирование голов. Вместе со всеми посмеялся и маршал Ворошилов. Тогда-то и началось движение за присвоение комбинату имени Буденного. Сначала хотели присвоить имя Ворошилова, но именем последнего уже был назван военный завод. В областной газете поместили фотографию с картины партградского художника, на которой был изображен командарм Буденный на лихом коне, отрубающий белому офицеру руку по самое плечо, подготавливая этим ударом максимальные условия для полного правостороннего рукопротезирования.
Наш комбинат можно рассматривать как миниатюрную модель всего нашего общества, причем — как модель, доведенную до степени карикатурной ясности. Это не моя идея — я до такого интеллектуального уровня не дорос. Это — идея Сергея Смирнова, сотрудника социологического отдела. В комбинате его прозвали Социолухом, так как он своей несдержанностью на язык отрезал себе всякую возможность сделать карьеру, хотя имел все данные для этого. Но я понимаю, что хотел сказать он. Если бы вдруг произошла мировая катастрофа и уцелел бы один наш комбинат, то из него через несколько поколений развилось бы все советское общество со всеми его частями, органами, свойствами.