Живой замок. Через тернии

Живенков Евгений

«Нет!» – мысленно простонал Мелисар, подбегая к проему. Плита уже почти достигла стены, всего пару мгновений – и она примкнет к ней. Здесь легко проскочит ласка, но ему не пройти, слишком поздно. Мелисар обессилено опустил руки на стены и, взглянув в щель, увидел, как во мраке уходящего коридора вместе с тем, как закрывается проем, медленно исчезает и весь свет, а с ним и лицо Марлона, на котором отображалось сострадание и бессилие чем-либо помочь. Плита плотно врезалась в стену. Марлон и Варн теперь недосягаемы…

Собрав всю силу воли в кулак, Мелисар кинулся к другому проему, который был еще наполовину открыт. Он не помнил, как добежал, и не помнил, как оказался

в темном коридоре. Он лишь сполз по стене возле самого проема и смотрел на происходящее в зале, пока плита медленно ползла, отсекая его от всего этого ужаса, что ему пришлось пережить.

Всадник и северянин теперь вдвоем отбивались от медведя. А второй разъяренный зверь, которому морду пронзило ножом, бесновался по всему залу. Он царапал плиты и разрывал воздух своими лапами. Добравшись до статуи безрукой девушки, что так и продолжала стоять посредине зала, он обрушил ее. Крупные куски и осколки разлетались во все стороны. По полу покатилась навеки замершая в камне голова неизвестной красавицы древности. В какой-то миг Мелисару показалось, что он заметил слезы, которые выступили из ее каменных глаз. Но это был лишь миг. Плита сомкнулась, и все погрузилось во мрак.

Глава 4

Мудрость лет

Самые яркие лучи солнца всегда после рассвета. Они не отдают темно-оранжевым тоном заката, не покрывают золотым контуром листья деревьев и крыши домов. Они настолько яркие, что даже языки пламени растворяются в них, становятся блеклыми, прозрачными и только исходящий жар и потрескивание поленьев напоминают об огне.

Торлаг медленным, но уверенным движением ножа, зажатого в уже старой, морщинистой руке, высек очередную стружку. Отложив инструмент, он провел пальцами по тому месту, где только что срезал часть дерева. Шероховатая, но ровная, этого он и желал. Взяв фигурку другой рукой, он поднес ее к яркому лучу света, который пронзал крышу его пристройки через специально вырезанный проем.

Лошадь и застывшего на ней всадника окутало ярким свечением. Да, получилось хорошо. Торлаг остался доволен своими стараниями и принялся шлифовать фигурку, делая дерево гладким. Он сидел на небольшом грубо сколоченном табурете, окруженный с двух сторон столами, заваленными инструментами, древесиной и фигурками. Часть из них уже была сделана, другая только приобретала черты будущих творений, порою до того необычных, что кроме самого мастера никто не мог предугадать наперед, что из них получится. За спиной у Торлага была дверь в его собственный дом. Работать в нем он не привык, да и не хотел, поэтому сделал пристройку прямо перед входом. Лишенная стен, она позволяла ему видеть все, что происходит вокруг, и общаться с мимо проходящими жителями Стфорна.

Его дом располагался у самой площади, на углу улицы, упирающейся в нее. Здесь всегда самое оживленное место в селении, всегда солнечно и слышно множество голосов. Именно это и нравилось Торлагу больше всего – быть частью мира. Не отгораживаться от него, прячась за стенами, а любоваться каждым ярким бликом или закатным лучом, ощущать легкие касания ветра и вдыхать свежий воздух. Работать и слышать детский смех. Он знал, что года его идут на убыль и осталось не так много лет, поэтому сам для себя уже давно решил, что будет работать, пока нож не выпадет из обессилевших рук. Тогда солнце в последний раз взойдет для него, но заката он не увидит.

Мысли об этом неизменно проникали в голову Торлага, раньше не так часто, но теперь, с появлением этой огромной скалы посреди площади, каждый день, каждый час.

Огромный камень, отливающий черным. Стоило мастеру только поднять голову, оторваться от работы, как глаза сами собой упирались в него. Он заставил на несколько дней поникнуть все селение. С его появлением люди стали реже прохаживаться по площади, затих смех, и даже разговоры возле него сводились к шепоту. Каждый испытывал пред ним необъяснимый трепет и страх. Страх того, что теперь никто не защищен, каждый житель селения уязвим и все бессильны пред этим изваянием. Нет разницы, сколько в тебе силы, ума или монет в твоем кармане. Злу, заключенному в камне, все равно. Оно никогда не дремлет и, будто хитро скалящийся зверь, ждет момента, когда ты менее всего будешь ожидать атаки.

Темные раздумья Торлага прервали крики и смех детей. Только они не унывали, хотя и чувствовали, конечно, чувствовали, что что-то не так. Они еще не понимали всего случившегося, и пускать в их сияющие души всю гниль произошедшего старик не хотел, но откладывать разговор более не мог. Уже не первый день они просили его поведать им не те старые сказания, которые слышали уже десятки раз, а то, что объяснит появление камня.

Вот и сейчас, юркие и шумные, они, приблизившись к Торлагу, притихли. Медленно скользнув под крышу его пристройки, они достали из-под столов маленькие табуретки и, расставив их вокруг мастера, забрались на них, жадно впившись в старика своими пытливыми глазами. Квист, мальчуган со светлыми, собранными на затылке в хвост волосами, подперев щеки своими маленькими кулачками, приготовился безотрывно слушать. Маленький рыжеволосый Дьярви, уступив место сестренке, разместился прямо на земле. Все они дышали через раз, застыв в ожидании.

Не желая измываться над детьми, Торлаг отложил еще не до конца гладкую фигурку всадника в сторону. Он знал, что это далеко не все его слушатели, но не в его правилах было заставлять пришедших ждать. Не спеша и подбирая нужные слова, он начал:

– Давным-давно эту историю на смертном одре поведал старик. Его имя, как и все замки тех далеких столетий, рассыпалось песком и пылью, и нет больше живущих, которые бы помнили, как его звали. Бородой его можно было бы обвить все деревья Бирспава, настолько она была длинна, и настолько был он стар. Он единственный, кто видел их, единственный, кто помнил их имена и знал эту историю. Тогда мир был идеален… Обе чаши весов, в которых были заключены с одной стороны добро, а с другой – зло, непоколебимо держались на равных.

И причиной этому были боги. Шестнадцать их было заключено глубоко под землей, где, взявшись за руки, они застыли в вечном ожидании, погрузившись в полусон. Не ведая жажды и голода, они стояли в кругу десятки, сотни, тысячи лет, создавая равновесие во всем. Леса были чисты, и жили в них некие древоподобные духи. Животные были благородны, величавы и царственны, и звуки их человеку чем-то речь его напоминали. Люди же были мудры и сильны и, не зная разногласий, существовали в мире. И никто не догадывался, что причиной этому всегда был союз шестнадцати пар рук, переплетенных между собой.

Амарант, Фрагария, Корвус, Уртика, Ланисера, Номина, Энгиль, Храдверк, Олеандр, Ксенобия, Ланнус, Кадавр, Лилит, Такамус, Кера, Наарлия. Кто заставил их так застыть, никто не знает. Единоличный, властвующий даже над ними, один-единственный в своем первозданном подобии и всемогущий во всем создатель? Или же сами они пошли на это, и нет ничего выше их воли в этом мире? Остается загадкой, – Торлаг выдержал паузу, приостановившись на время, пока две маленькие светловолосые крохи, пришедшие мгновением раньше, разместятся на табуретах.