Живые и мёртвые
Шрифт:
«Меня прозвали «Бигги» [11] Малдуном, мэром-хулиганом.
Говорят, что я ненавижу копов [12] , протаскиваю повсюду своих дружков и недолюбливаю банкиров.
Все это правда, обо мне можно и похуже что-нибудь рассказать. Мне и в тюрьме довелось сидеть, и слоняться по городу, ввязываясь в драки, служить матросом, мойщиком посуды, бродяжничать. Я не привык выбирать выражения, не спускаю обиды и не каждый день меняю рубашку.
11
См. выше, прим. 2.
12
Коп (сор — англ,
Копы арестовывали меня почти за все, за что вообще можно было арестовать рыжеволосого юнца с крепкими кулаками, разве что не за пьянство и не за кражу. Выпивка меня никогда не прельщала, и никто из этой публики, которой омерзительна даже моя тень, не смог бы упрекнуть меня в нечестности. Мальчишкой, мне иногда бывало очень одиноко. Мать вкалывала от зари до зари. После смены в цехе обувной фабрики подрабатывала кухаркой. Как она ни старалась, я рос неотесанным дикарем, хотя для меня это были безоблачные времена. Как-то раз я подобрал на улице бездомного щенка. Он был весь в грязи. Я назвал его Бро, сокращенно от «бродяги». Я его просто пожалел. Тогда я еще не знал, что позднее и сам стану бродягой.
Копы прознали, что на Бро нет лицензии. Маму и Бро сцапали. Конечно же, я ведь еще был слишком мал, чтобы нести ответственность, так что повестки приходили маме. Ей пришлось пойти в суд, и там ее оштрафовали на 5 долларов. Но мама была настоящая ирландка. Она высказала им все, что думает, и сказала, что они состарятся и умрут прежде, чем получат от нее хотя бы грош.
Ее предупредили: «Плати, иначе пойдешь в тюрьму».
Она отправилась в тюрьму, а ведь в кармане у нее тогда было больше 100 долларов наличными. Ее продержали взаперти восемь дней!
Все это чертовски на меня подействовало. Я был совершенно раздавлен. Я выбросил собаку. Мне уже никогда не прожить таких же ужасных восьми дней, как те... И я никогда не забуду, что виноваты во всем этом были копы.
Ну, да хватит об этих копах... Как бы там ни было, пока я здесь мэр, они больше не будут хватать мальчишек и собак. И ни с кем из них я цацкаться не намерен.
Меня обвиняют, будто я затаил злобу на банкиров. Я думаю, что по большинству из них плачет виселица. Они сдохнут, но не упустят своего. Они без конца пересчитывают то, что нахапали, и им плевать на молодых парней.
А вот другой парень из Янки-Сити, мистер У.Л. Гаррисон [13] , был славный малый. Мальчишкой я думал, что он величайший человек в истории после Юлия Цезаря. Он считал, что сделал кое-что, стоящее того, чтобы об этом рассказать, и рассказал об этом хорошо; так и Цезарь, тот тоже сам написал книгу. О Юлии Цезаре я узнал в школе. Мне он казался человеком-машиной. Он и сам не боялся это признать.
Еще меня подозревают в том, что я не выношу женщин. Это вздор. Мне нравятся женщины, но только тогда, когда они знают свое место. Когда мы учились в школе, нам, мальчишкам, казалось, что девчонки — вроде маленьких щенят. Мы смотрели на них свысока. Но когда я служил на флоте, я вдоволь насмотрелся на этих сеньорит на Кубе и в Пуэрто-Рико. Уличные девки выглядели вдвое лучше, чем они. Единственная проблема с ними заключалась в том, что они думали, что каждый год — високосный [14] . В первое же свидание, на которое я отправился, когда мы высадились на берег в Санта-Крус-дель-Суре, — и надо же было, черт побери, такому случиться! — мне пришлось выпрыгнуть с третьего этажа из окна, чтобы сохранить свою независимость.
13
Гаррисон (Garrison) Уильям Ллойд (1805-1879) — американский политический деятель, поэт и журналист; родился в Ньюберипорте. Инициатор создания Общества борьбы с рабством (1832). В 1838 г. опубликовал «Декларацию чувств» (на рус. яз. переводилась Л.Н. Толстым), где сформулировал принципы гражданского неповиновения.
14
В високосный год женщина имела право делать предложение мужчине.
По окончании школы я пошел учиться в академию [15] , но проучился там меньше года. Потом началась война. Я попытался завербоваться в военно-морские силы. Туда меня не взяли (не смог сдать экзамены по физической подготовке, а я ведь крепкий малый). Я отправился автобусом на западное побережье, чтобы еще раз попробовать завербоваться там. Я был, черт бы меня побрал, первоклассным бродягой. Я был, как принято говорить у бродяг, «бездельником по расписанию», «быстрым бродягой», ездил на лучших поездах, три раза пересек континент и ничем в это время не занимался. Мне нисколько не стыдно за свое бездельничанье. Никто, ни единая живая душа, не твердит вам, что следует делать и чего не следует делать. И никакого пустого трепа. Тебе достались два кулака и стойкость духа, и это все, что тебе нужно. Когда хочешь идти, идешь. Когда хочешь остановиться, останавливаешься.
15
Специализированное учебное заведение.
Никто никогда не называл меня маменькиным сынком. Кое-кому из тех, кто досаждал моей матери, и кое-кому из тех, кто сейчас что-то там о ней болтает, еще доведется вспомнить, что я сын Мэри Малдун.
После того как мама умерла, я часто вспоминал ее совет. Она всегда говорила мне, что ничего не следует делать опрометчиво. Она просила меня, чтобы я крепко встал на ноги, прежде чем лезть на рожон.
Ее убили заботы и огорчения. Частично и я в этом виноват. Я пытался сделать что-то, стать кем-то. Власть имущие решили меня приструнить. Им не могло и в голову прийти, что тем самым они одновременно приструнят и мою мать. Срок, проведенный мною в Сейлемской тюрьме за то, что я врезал мэру, стал кошмаром для моей матери.
Мне до сих пор тяжко вспоминать о том, что они тогда учинили со мной в суде. Насколько я понимаю, судье конфиденциально намекнули, будто в Янки-Сити считают, что мне надо дать шанс «остудить голову». Меня приговорили к шестидесятидневному тюремному заключению. Это были тяжкие шестьдесят дней. Если бы я был убийцей, грабителем или вором, у меня были бы хоть какие-то шансы на снисхождение... Но все это не для Бигги. Меня приставили ходить за лошадьми, я был неизменным членом команды по разгребанию навоза.
Надо мной издеваются, потешаясь над тем, что я живу в помещении старой тюрьмы. Обидно, не такой уж я толстокожий. Мне нравится это место. Оно мне принадлежит. Это мой дом. И это был дом моей матери. Я никогда не был постояльцем в чужих домах. И не собираюсь им быть.
Можно еще кое-что добавить по поводу здания тюрьмы. Та часть его, которую я занимаю, — это резиденция, построенная для шерифа. Расскажите-ка о ваших исторических особняках. Мой дом уже успел мхом порасти, когда на месте «старинного» сэмпсоновского гнезда, которое я собираюсь снести, еще лес шумел. В один прекрасный день я его подновлю, укреплю фундамент, и у меня будет такой дом, о каком в Янки-Сити никто не смеет даже мечтать. Как бы то ни было, здание тюрьмы — моя крепость. И я останусь там жить.
Малдуны, моя мать и я, всегда принадлежали к тому сорту людей, без которых, как считали настоящие старомодные обветшалые янки, им легче было бы жить. Мы всегда боролись за себя, наивно полагая, что раз уж у нас свободная страна, то семья, преданная своему делу, работающая не покладая рук и зарабатывающая приличные деньги, вправе рассчитывать на справедливые возможности в сообществе.
Но эти паршивые аристократы, эти утонченные леди и джентльмены, чьи дедушки сколотили свои состояния на таких достойных занятиях, как торговля неграми и перевозка рома, желали, чтобы Янки-Сити так и остался диковинной, мертвой глухоманью. С торговлей в Янки-Сити всегда было все в порядке с тех пор, как он появился под солнцем, и не существовало никаких реальных препятствий к тому, чтобы его обживали способные трудолюбивые люди. Но когда старая ирландка и рыжий ирландский парень, еще не научившийся как положено ломать шапку перед белыми людьми, вложили реальные деньги в новое дело — о, какой тогда поднялся вой!