Жизнь Бетховена
Шрифт:
«Император: Я очень люблю музыку Паизиелло: она приятна, она спокойна. Вы очень талантливы, но аккомпанементы ваши слишком громки.
Керубини: Я сообразовался со вкусом французов. «Paese che vai, usanza che trovi» [44] — говорит итальянская поговорка.
Император: Ваша музыка производит слишком много шума; музыку Паизиелло приятно слушать; как раз эта меня незаметно убаюкивает.
Керубини: Понимаю; вам нужна музыка, которая не мешала бы размышлять о государственных делах…»
44
Букв. «Что ни страна, то свой обычай» (ит.).
Некоторое время композитор искал утешения от этой полуопалы, выращивая цветы; затем он покинул свою страну. Но в Вене он снова встретился с Наполеоном.
Следует ли удивляться неуспеху «Фиделио»? Герой Третьей симфонии возник внезапно; в несколько прыжков он набросился на блестящую добычу; не считаясь ни с мучениями своих солдат, ни с самолюбием генералов, он устремился к намеченной цели. В архивах французского военного министерства хранится множество сведений об оккупации Вены. Здесь я нахожу коротенькое письмецо из Вены на плотной синеватой бумаге; Мюрат из Линца 3
В тот же день, 10 ноября, Джиюлеи просил Мюрата приостановить продвижение французских войск и дождаться, чтобы он мог передать Наполеону предложения своего императора. Очевидно, это попытка спасти столицу. 11-го Мюрат просил распоряжений, так как его снова упрекают за слишком стремительное наступление. «Мои позиции таковы, — объясняет он, — что я уже в Вене, поскольку ворота охраняет гражданское ополчение, а я нахожусь не более чем в одном лье от них; и в то же время на самом деле меня там нет, так что император не сможет использовать это как повод, чтобы не заключить мир». Сульту также досталось за некоторые ошибки в маневрировании.
Несмотря на все свои обещания, Мюрат вошел в Вену первым, за что и получил жестокую нахлобучку. Он оправдывается в длинном послании от 21 брюмера (12 ноября). «Письмо господина Маршала и Министра опечалило меня; письмо Вашего величества повергло меня во прах, и все же я не заслуживаю столь жестокого обхождения… Мой поход на Вену имел своей целью выиграть в быстроте у Русских, о которых мне доносили, что они продвигаются к Вене, — воспрепятствовать их соединению с корпусом Мерфелъдта, бежавшим от маршала Даву, наконец, — заставить германского императора подписать все условия, какие Вашему величеству угодно будет продиктовать ему. Вот, государь, что привело меня в Вену, а вовсе не честь войти туда первым». В тот же день в донесении, отправленном императору генералом Мутоном из Хюттельсдорфа, сообщается, что «жители сбегаются толпами, чтобы поглядеть на солдат».
13 ноября (22 брюмера XIV года) город был оккупирован французами; он был захвачен хитростью в последний момент. Генералам Бертрану и Муасселю, а также адъютанту Мюрата, командиру эскадрона Лянюссу было поручено овладеть мостом; они выступили во главе 9-го и 10-го гусарских, 10-го и 22-го драгунских полков, с тремя пушками, и продвигались так стремительно, что застава, преграждавшая им путь к мосту, была быстро окружена, а два караульных поста еле успели удрать. Гусарам удалось захватить человека, собиравшегося пустить сигнальную ракету. Чтобы избежать пожара, который должен был вспыхнуть на левом берегу, войска остановились. Бертран, Муассель и Лянюсс пошли один; их изрешетили бы картечью, если б они не крикнули канонирам, что направляются к командующему вражеской армией; тогда их пропустили. Точно так же маршал Лани, беседуя с австрийцами, помешал им открыть пушечный огонь. Представляясь Мюрату, князь Ауэрсперг просит о чести быть представленным Наполеону и заявляет: «Я в большей степени француз, чем вы могли бы подумать». Собственноручный рапорт Мюрата, в котором приведены все эти факты, носит пометку — «из главной квартиры в Вене, 22 брюмера XIV года, девять часов вечера». И в приписке принц добавляет: «Я отправляюсь завтра в три часа утра». Генерал Юлен назначен плац-комендантом. Комиссару-распорядителю Матье Фавье поручена интендантская служба и проверка складов. Генерал Муассель командует артиллерией. Генерал Макон становится комендантом Шенбрунна; дивизия Опуля расположилась в городе вместе с бригадой из дивизии Сюше. «Жители Вены не показали себя сколько-нибудь встревоженными нашим визитом, — пишет Мюрат в своем рапорте от 13 ноября, — они толпами устремлялись нам навстречу. Ваше величество ожидают с самым горячим нетерпением».
Записка без даты, написанная незадолго до вступления в Вену (сам Мюрат дополнил ее двумя строчками), подтверждает, что венцы проявляют весьма благоприятное отношение, многие из «знати» осуждают правительство, в том же смысле высказываются и купцы, окрестные власти требуют у французских войск защиты от грабителей. «Некий богатый человек вчера сказал: «Ну что ж, пусть Наполеон управляет нами, раз он правит так хорошо!» — Мюрат старается льстить с тех пор как Наполеон разбранил его. «Он утратил мужество, энергию, живость, — пишет Бертран, — он потерял голову». Врагов ли, соотечественников, — герой Третьей симфонии всех подчиняет своей воле.
Наполеон потрясал воображение, проверяя аванпосты в два часа пополуночи, лично пресекая упущения в несении службы. Он поселился в Шенбрунне. Он сурово покарал некоего офицера 2-го кирасирского полка, который «позволил себе обесчестить имя Француза, взимая контрибуцию в свою пользу» (Ежедневный приказ 25 брюмера). 24-го назначен губернатором генерал Кларк, бывший начальник штаба Рейнской армии. Дарю получает должность главноуправляющего Австрией. Германский император отступил в Оломоуц. 20 ноября (29 брюмера), в самый день представления «Фиделио», приходит известие, что австрийская армия эвакуировала весь Тироль; один лишь корпус принца де Рогана благородно отказался сдаться. Из своей главной квартиры в Брно Мюрат сообщает: войска направляются на Аустерлиц, — уже появилось это громкое название. Никогда еще император не был более страшен для своих собственных маршалов; мы уже читали признания Мюрата, Бертрана, подобные тем, которые получал когда-то Людовик XIV. Одно лишь строгое слово бросает в дрожь, недовольство приводит в отчаяние. 27 брюмера (18 ноября) Лаин пишет из Ольковица: «Я прошу Ваше величество разрешить мне сказать, что я крайне тревожился всю ночь, увидя его вчера в дурном настроении. Я опасаюсь, не произошло ли это оттого, что я открыл ему все свои мысли по поводу усталости солдат. Вашему императорскому величеству известны мои чувства. Ваше величество должны
Теперь можно понять, что первое представление состоялось в условиях, мало благоприятствовавших успеху. Мюратовский офицер, воспитанный в духе революционной идеологии, либо, как это бывает в среде военных, в походах освободившийся от тирании идей, — не может найти в спектакле ничего, что ему понравилось бы, исключая военный марш и несколько трубных сигналов. Французский классицизм, продвинувший свои передовые посты вплоть до Вены, столкнулся здесь с лирикой старой прирейнской Германии; поэтические излияния, вызванные самыми простыми чувствами любви к семье, к познаниями, к свободе, выражаются в пространных одах, которые возносятся от плодородной почвы к небесам. Сама венская критика оказалась суровой. Корреспондент «Freimuthige» [45] констатирует неудачу и стремится объяснить ее. «Мелодия вымучена и не имеет той страстной выразительности, удивительной и неотразимой прелести, которые захватывают нас в творениях Моцарта и Керубини. Если в партитуре и заключено несколько красивых страниц, это все же далеко от того, чтобы быть сочинением не скажу совершенным, по попросту удавшимся». Лейпцпгская «Gazette du monde elegent» [46] признается в своем разочаровании. В том же городе «Allgemeine Musikzeitung» [47] ставит произведению в упрек «недостаток оригинальности, банальность увертюры, длинноты и повторения в вокальных номерах». Некоторые из этих претензий довольно любопытны. Лейпцигский критик удивлялся, что автор наделил воссоединившихся наконец супругов столь пылкой радостью вместо спокойного и умиротворенного чувства, более приличествующего обстоятельствам; это означало непонимание целомудренного и одновременно страстного бетховенского характера, непонимание пылкости, которую Бетховен придавал всем проявлениям любви. Не возбраняется предположить, что, создавая знаменитый дуэт, да и вообще всю партию, он думал о Жозефине Брунсвик, о счастье брачного союза с ней, а быть может, уже мечтал о Терезе. Рецензент «Allgemeine Musikzeitung» объявил «полностью неудавшимся» и хор узников, вновь обретающих солнечный свет.
45
«Прямодушный» (нем.).
46
«Газета элегантного мира» (фр.).
47
«Всеобщая музыкальная газета» (нем.).
То было еще одно свидетельство непризнания новаторства бетховенского гения, новаторства бетховенской драматургии. Когда на фоне мягкого звучания аккордов один за другим выходят одетые в лохмотья, обросшие бородами узники, и когда в хоре, проникнутом искренней поэтичностью, они sotto voce прославляют красоту небосвода, радость дышать свободно, выражают свой ужас перед мрачной тюрьмой; когда у них возникает, — чтобы вскоре вновь исчезнуть, — надежда на свободу и покой, — все то, что Бетховен передает с такой волнующей непосредственностью, — в этом его преклонение перед жизнью; он ужо набрасывает гимн к радости. Поразительно, как мог некий английский путешественник, присутствовавший на спектакле, найти эту музыку трудной, сложной; друзья композитора во главе со Стефаном Брейнингом, чтобы подогреть рвение слушателей, должны были распространять в театральном зале стихотворение, прославляющее автора оперы. Исследуя «призыв Леоноры» в первой редакции, восстановленной Пригером, Ромен Роллан замечательно характеризует «величественную песнь, гимн надежды среди скорби, мольбу израненных сердец, которую никто из нас никогда не сможет передать или слушать без скрытых слез».
То, что нас изумляет, когда мы знакомимся с первой редакцией «Фиделио», — это стремление Бетховена подчеркнуть лирические элементы сюжета; стремление, которому он позднее всецело отдается в «Торжественной мессе» и в Девятой симфонии. Даже в театре он проявляет себя гораздо больше как поэт, нежели как драматург. Первоначальная увертюра, та, что в наше время именуется «Леонора № 2», развивается с полнотой и оркестровыми богатствами симфонии. Несомненно, тот либо иной дуэт или трио, ария Марцелипы, песенки Рокко — все это освященные обычаем номера, необходимые в добропорядочном зингшпиле. Моцарт и Керубини узаконили традицию. В своем замечательном исследовании, поэтичном и в то же время глубоко научном, Ромен Роллан утверждает, что «Фиделио» вдохновлен музыкой французской революции, в честности Мегюля. Но, чтобы услышать подлинную бетховенскую речь, достаточно одной лишь фразы, предшествующей знаменитому квартету, — нежного звучания альтов и виолончелей в нескольких тактах Andante, перед тем как начинает петь Марцелина. И еще: после чисто итальянской напыщенности партии Пизарро, когда Леонора, предупрежденная об опасности, принимает героическое решение, — как по-бетховенски выразителен ее призыв. Наслаждаясь этими страницами, где мы вновь обретаем Бетховена — автор сонат и симфоний, где вырисовываются мотивы, знакомые по Фортепианному концерту соль мажор, — можно охотно принять и уступки устаревшим приемам, некоторые недочеты либо пробелы в оркестровке. С точки зрения драматургии проявлено много изобретательности, приведшей к совершенно новым сценическим эффектам, — например, квинтет солистов, соединенный с хором узников, прощающихся с дневным светом. «Большой ансамбль во втором акте «Тангейзера», — пишет Мориц Куфферат, — сочетание голосов и полиритмия в «Лоэнгрине», так же как и септет из «Гугенотов» и многое другое, ведут свое начало непосредственно от «Фиделио». Но лирика, нежная мягкая поэтичность преобладают здесь во всем; Ромен Роллан исследует ее, не разрушая музыкальной конструкции; дуэт Рокко и Леоноры (эпизод, когда они роют подземный ход в тюрьме), по верному замечанию Венсана д'Энди, написал в сонатной форме; поиски звуковых красок, — например, применение гобоя, чтобы оттенить жалобы Леоноры, или nutaep, как в Четвертой симфонии, — указывают, что Бетховен в эту пору работает над развитием оркестровых средств выразительности. В спектакле 1805 года не было еще обширного финала, введенного в новом варианте 1814 года, — радостного благодарственного гимна, который поется на маленькой крепостной площади, у подножия статуи дон Педро Справедливого. В том виде, в каком опера была предложена венской публике (Карлу Черни поручили сделать фортепианное переложение), какой мы узнали ее после восстановления первоначальной редакции, она представляла смелую и настойчивую попытку Бетховена овладеть законами оперной сцены. Этим он отдал дань устремления, изведанным всеми — или почти всеми — великими музыкантами, хотя подобное поле деятельности и требует для величайших из них некоторых компромиссов. Бетховен потерпел неудачу, несмотря на мастерство, с которым он воплощал свой драматургический замысел, несмотря на похвалы, вызванные знаменитой сценой с пистолетом. Но сочинение это, наиболее близкое его сердцу, очень органично связано со всем бетховенским творчеством в целом. Бетховен наметил пути развития современной оперной драматургии именно потому, что он обратился к простым образцам античного дифирамба и сделал поэтическое начало главенствующим, насколько допускало сценическое действие. И чем глубже мы проникаем в истинную сущность, в страстную искренность его творения, тем больше оно волнует нас.