Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина
Шрифт:
– Кто это?– спросил он у Нюры.
– А бес его знает,– сказала Нюра.– Какой-то начальник, я в их чинах не разбираюсь.
– Так это ж генерал, Нюрка,– подумав, сказал Иван.
– Да, я генерал, сынок,– ласково сказал человек с папахой.
Чонкин смотрел на него недоверчиво.
– Нюрк,– спросил он взволнованно,– а я, случаем, не сплю?
– Нет, Ваня, ты не спишь.
Чонкин ей не очень поверил, но подумал, что генерал есть генерал и к нему надо относиться соответственно даже во сне. Он пошарил по земле рукой и, найдя лежавшую рядом пилотку, напялил ее на уши. Поднялся на нетвердые ноги и, чувствуя легкое головокружение и тошноту, приложил растопыренные пальцы к виску.
– Товарищ генерал,– доложил он, глотая слюну,– за время вашего отсутствия никакого присутствия…– Не зная, что говорить дальше, он замолчал и, часто хлопая ресницами, уставился на генерала.
– Послушай, сынок,– сказал генерал, надевая папаху,– неужели ты один сражался с целым полком?
– Не один, товарищ генерал!– Чонкин подтянул живот и выпятил грудь.
– Значит, все-таки не один?– обрадовался генерал.– А с кем же?
– С Нюркой, товарищ генерал!– приходя в себя, рявкнул Чонкин.
Среди красноармейцев раздался смех.
– Кто там смеется?!– генерал разгневанно стрельнул глазами по толпе. Смех сразу стих.– Смеяться нечего, мать вашу так!– продолжал генерал, постепенно припоминая все известные ему выражения.– Раздолбаи трах-тарарах… целым полком не могли справиться с одним говенным солдатом. А ты, Чонкин, я тебе прямо скажу,– герой, хотя на вид обыкновенный лопух. От имени командования, так твою мать, объявляю тебе благодарность и награждаю орденом.
Генерал сунул руку под плащ-полатку, снял с себя орден и прикрутил его к гимнастерке Чонкина. Вытянувшись по стойке смирно, Чонкин покосился на орден и перевел взгляд на Нюру. Он подумал, что хорошо бы сфотографироваться, а то ведь потом никто не поверит, что сам генерал вручал ему этот орден. Он вспомнил Семушкина, старшину Пескова, каптенармуса Трофимовича. Вот перед ними сейчас показаться!…
– Товарищ генерал, разрешите обратиться!– лейтенант Филиппов молодцевато кинул руку к виску.
Генерал вздрогнул и посмотрел на лейтенанта без особой приязни. Не успели развязать, а он уже лезет.
– Ну говори,– сказал генерал неохотно.
– Прошу ознакомиться с этим документом!– Лейтенант развернул лист бумаги с дыркой в правом нижнем углу. Генерал взял бумагу и медленно стал читать. Чем больше читал, тем больше хмурился. Это был ордер. Ордер на арест изменника Родины Чонкина Ивана Васильевича.
– А где же печать?– спросил генерал, надеясь, что ордер не оформлен законным образом.
– Печать прострелена в бою,– с достоинством сказал лейтенант и потупился.
– Ну что ж,– сказал генерал смущенно,– ну что же… Если так, то конечно… У меня нет оснований не верить. Поступайте согласно ордеру.– Он отступил назад, освобождая путь лейтенанту. Лейтенант шагнул к Чонкину и двумя пальцами, как гвоздодером, вцепился в только что полученный орден. Чонкин инстинктивно попятился, но было поздно. Лейтенант дернул рукой и выдрал с орденом клок гимнастерки.
– Свинцов! Хабибуллин!– последовала команда.– Взять арестованного!
Чонкина схватили под локотки. По рядам красноармейцев прошел шум. Никто ничего не понимал.
Помня о роли командира как воспитателя, генерал Дрынов повернулся к личному составу и объявил:
– Товарищи, мой приказ о награждении рядового Чонкина отменяется. Рядовой Чонкин оказался изменником Родины. Героем он притворялся, чтобы втереться в доверие. Ясно?
– Ясно!– прокричали бойцы не очень уверенно.
– Полковник Лапшин,– сказал генерал,– постройте полк и ведите на погрузку в эшелон.
– Есть, товарищ генерал!
Полковник Лапшин выбежал на дорогу и, встав спиной к деревне, вытянул руки по швам.
– Полк!– закричал он, дав сильного петуха.– Побатальонно, в колонну по четыре, становись!
Пока полк выстраивался на дороге, генерал вместе с Ревкиным сел в бронетранспортер и уехал. Уехал от греха подальше и Голубев.
Наконец полк построился и занял всю дорогу от одной околицы до другой.
– Полк, равняйсь!– скомандовал полковник.– Смиррно! С места с песней шагом…– полковник выдержал паузу…– марш!
Грохнули сапоги о влажную дорогу. Из середины строя взмыл высокий голос запевалы:
Скакал казак через долину
Через кавказские края…
И сотни голосов подхватили:
Скакал казак через долину
Через кавказские края!
Мальчишки со всей деревни бежали вдоль строя и пытались подобрать ногу. Бабы махали платочками и утирали слезы.
Позади полка хромая кляча тащила пушку-сорокопятку, а за пушкой ехал на колесиках инвалид гражданской войны Илья Жикин в буденовке. Проехав до середины деревни, он махнул рукой и повернул обратно.
Вскоре после ухода полка жители Красного увидели выезжавшую со двора Чонкина полуторку.
Лейтенант сидел в кабине рядом с шофером. Остальные четверо держали за руки стоявшего в кузове Чонкина, который, впрочем, не вырывался.
За машиной, рыдая и спотыкаясь, бежала Нюра. Косынка сбилась на плечи, волосы растрепались.
– Ваня!– кричала Нюра, давясь от рыданий.– Ванечка!– и на бегу тянула руки к машине.
Чтобы прекратить это безобразие, лейтенант приказал шоферу ехать быстрее. Шофер прибавил газу. Нюра не выдержала соревнования с машиной и, споткнувшись напоследок, упала. Но и лежа, продолжала тянуть руку в сторону быстро удалявшейся машины… Сердце Чонкина заныло от жалости к Нюре. Он рванулся, но не тут-то было, его крепко держали.
– Нюрка!– закричал он, отчаянно мотая голвой.– Не плачь, Нюрка! Я еще вернусь!
– 42 -
На закате того же дня кладовщик Гладышев вышел из дому, имея своей целью осмотр места недавнего сражения. И, проходя скошенным полем, за бугром, километрах в полутора от деревни, нашел он убитую шальной пулей лошадь. Гладышев сперва подумал, что это чужая лошадь, но, подойдя ближе, узнал Осоавиахима. Видимо, мерин был убит наповал – возле уха чернела рваная рана, от которой к губам тянулась струйка застывшей крови. Стоя над мертвым мерином, Гладышев усмехнулся. Что греха таить, было такое – поверил он своему станному сну. Не то чтобы совсем, но в какой-то степени все же поверил. Уж так все совпало, что трудно было не пошатнуться в своих лишенных мистики убеждениях. Ведь это ж, кому рассказать, стыд и смех, стыд и…