Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
— Вы хорошо приметили океанову силу во время волнения, — сказал Головнин. — А я приметил иное.
— А что такое, Василий Михайлович?
— А то, — отвечал тот, — что, при всех своих добрых качествах, наша «Диана» в самую лучшую погоду, при полных парусах, не может итти более восьми узлов. Это самый наш большой ход, господа, мы должны сие помнить.
Перед вечером увидели двух огромных черепах. Наслаждаясь солнечной погодой, они спали на воде. Спустили шлюпку, в которую сели матрос Шкаев и Тихон. К одной черепахе они подобрались бесшумно. Она так крепко спала, что не слышала, как подплыли охотники,
«Диана» между тем, не успев убавить паруса, ушла далеко вперед.
Увидев это, Тишка решил, что корабль уходит, бросив его на произвол судьбы среди этой чуждой ему бездонной синей хляби, сулившей погибель.
И Тишка, который, бахвалясь, собирался обратать океан, как гульёнковского Орлика, вдруг поднял такой вопль, что голос его был услышан на шлюпе, уже замедлявшем ход. Вторая черепаха, все еще крепко спавшая на воде, проснулась от Тишкиного крика и скрылась в глубине океана.
Тишка греб изо всех сил, стараясь догнать корабль, забыв о черепахах и не обращая внимания на матроса Шкаева, спокойно сидевшего на корме и молча ухмылявшегося.
Охотников за черепахами подняли на борт, и Головнин строго спросил Тишку:
— Ты чего орал на весь океан?
— Испугался, батюшка Василии Михайлович, — отвечал Тишка чистосердечно. — Думал, уйдешь ты от меня, оставишь пропадать тут нас со Шкаевым.
Никогда еще Тишка, да и вся команда не видели капитана в таком гневе.
— Да как же ты смел подумать! — набросился он при всех на Тихона. — Как ты смел, глупец, помыслить хоть единожды, что твой командир может тебя бросить среди океана! Зная же, как знает каждый на моем корабле, что не может сего быть никогда. На сутки под арест! Посиди в карцере, поразмысли о своем глупом малодушии.
— Прости, батюшка Василий Михайлович, — повинился Тишка, глубоко раскаиваясь в своем страхе. — Каждый о своей жизни печалуется.
Тишка охотно отсидел положенное время. Но это было не единственное наказание для него. Его ждала и вторая неприятность: поев сваренного из черепахи супа, он заболел и несколько дней ходил скрючившись и держась за живот.
— Черепаха эта еще, прости господи!.. — говорил он матросам. — Ежели бы мать узнала, что ел такое непотребство, то и за стол не пустила бы.
Головнин отправил Тишку к лекарю.
Лекарь Богдан Иванович, скучавший без пациентов, так как никто на шлюпе не болел, обрадовался Тишке необыкновенно, напоил его каким-то декоктом, каплями и хотел даже бросить кровь. Но Тихон отказался, боясь, как бы его немец не зарезал вовсе.
Тогда Богдан Иванович усадил его на койку у себя в каюте, дал ему, сверх всего прочего, рюмочку водки, настоенной на душистых кореньях, и начал рассказывать о своей семье. Он показал ему портреты своей жены Амальхен, своего сына Фрицхен и своих родственников до третьего колена. Тишке стало скучно, и он хотел уйти. Но лекарь не пускал его, продолжая рассказывать о своих родных, затем начал показывать всякие мелкие вещицы, которые ему были подарены перед отъездом: вышитую шелком закладку для
— Кит слева по носу! — крикнул вдруг матрос, сидевший в смотровом гнезде на бушприте.
Действительно, в указанном направлении показался кит.
— А что ж это такое? — удивился Тихон.
И когда ему Филатов разъяснил, что это огромное животное, которое тоже можно поймать, он сказал:
— Нет, брат, более Тишку и жомкой на лодку не заманишь. Такой и с лодкой слопает.
Однажды на рассвете открылся остров Порто-Санто.
Отсюда Головнин решил держать курс прямо на восток, на оконечность острова Мадейры, а оттуда к Канарским островам.
Но, торопясь выйти из области переменных ветров, он положил не заходить не только на Мадейру, а и на Канарские острова, хотя там предполагалось взять запас виноградного вина для команды, и итти прямо к берегам Бразилии.
Тропик Рака прошли поутру 23 ноября.
Переход был скучный. Нелюдимый мичман Мур просидел все время в каюте, и даже всегда восторженный Рудаков в свободные от вахты часы молча стоял на корме, наблюдая за летучими рыбами, которые стайками шныряли над поверхностью воды.
Но скоро плавание стало снова беспокойным: начались быстро менявшиеся ветры, и это заставляло каждый час менять курс и ворочать паруса. Третью ночь гремели грозы, лил дождь. Тучи предвещали бурю.
Головнин держал команду все время наготове у парусов. Люди по суткам не меняли мокрой одежды, и когда всходило солнце, от них шел пар.
Затем наступила мучительная жара.
— У нас об ату пору рождественские морозы стоят, — говорили матросы. — Тринадцать ден, братцы, толчея валяет с боку - на бок, с носа на корму, как баба тесто.
Казалось, что все бежит от такого климата: птиц, почти не было видно, а из рыб поймали с кормы на крюк одну акулу весом более двух пудов. От постоянной сырости все кожаное на шлюпе зацвело, платье и белье намокло, металлические вещи начали ржаветь.
— Ну и сторонка! — жаловался Тишка Головнину, не зная, куда укрыться от жары. — А у нас в Гульёнках теперь на ледышках с гор катаются. И куда это мы с тобою, батюшка Василии Михайлович, заблудили? В ту ли сторону мы попали, куда с твоею милостью на дощанике плыть собирались?..
Головнин только рассмеялся в ответ.
Глава шестая
ПОД ЗВЕЗДАМИ ЭКВАТОРА
«Диана» приближалась к экватору.
Есть в жизни каждого мореходца, будь то простои матрос, или молодой мичман, или даже сам капитан, совершающий уже не в первый раз свое дальнее плавание, торжественные минуты, которые наполняют сердце волнением, знакомым только морякам.
Это минуты, когда, покидая берег, каждый из них глядит на него в последний раз, это минуты, когда он снова ступает на землю и идет в свой дом, езде не зная, найдет ли там по-прежнему свою жену и детей. Это первая буря, первое боевое крещение. Наконец, это те минуты, когда он впервые пересекает экватор.