Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)
Шрифт:
– Я стучался, мистер Джонас, - ответил Пексниф, - но никто меня не услышал. Мне любопытно было знать, - мягко прибавил он, кладя руку на плечо Джонасу, - что именно в газете так заинтересовало вас, но стекло слишком мутное и пыльное.
Джонас поторопился взглянуть на стеклянную перегородку. Да, стекло было довольно мутное. Как будто бы не врет покуда.
– Может бить, это были стихи?
– спросил мистер Пексниф, добродушно-шутливо потрясая указательным перстом.
– Или политика? Или биржевые цены? Везде расчет, везде материальный расчет, мистер Джонас, как я подозреваю.
– Вы почти угадали, - отвечал Джонас,
– Но за каким чертом вас опять принесло в Лондон? Ей-богу, есть от чего остолбенеть, когда человек должен быть миль за семьдесят, а оказывается тут как тут и глядит на вас во все глаза.
– Совершенно верно, - сказал мистер Пексниф.
– Несомненно, дорогой мистер Джонас. Покуда ум человеческий устроен так...
– А ну его совсем, ум человеческий, - нетерпеливо прервал его Джонас, скажите лучше, зачем вы приехали?
– По одному маленькому дельцу, - сказал мистер Пексниф, - которое подвернулось совершенно неожиданно.
– О, только и всего?
– воскликнул Джонас.
– Ну, вот что, папаша тут, в соседней комнате. Эй, папаша, Пексниф здесь! Со дня на день все больше дуреет, - проворчал Джонас, энергично встряхивая своего почтенного родителя.
– Говорят вам, Пексниф здесь, бестолочь вы этакая!
Встряска в соединении с этим ласковым увещанием оказала свое действие и разбудила старика, который приветствовал мистера Пекснифа посмеиваясь отчасти потому, что действительно был рад его видеть, отчасти же движимый немеркнущим воспоминанием о том, как он обозвал сего джентльмена лицемером. Так как мистер Пексниф еще не пил чая (он и в самом деле прибыл в Лондон всего час назад), то ему тут же были поданы в качестве угощения остатки недавней трапезы с добавлением ломтика грудинки. Мистер Джонас, у которого было деловое свидание на соседней улице, отправился туда, пообещав вернуться, прежде чем его уважаемый родственник кончит закусывать.
– А теперь, многоуважаемый, - сказал мистер Пексниф старику, - пока мы с вами одни, скажите мне, чем я могу быть вам полезен? Я говорю "одни", потому что наш дорогой друг, мистер Чаффи, представляет собой, так сказать, манекен в метафизическом смысле, - заключил мистер Пексниф со сладчайшей улыбкой и склонив голову набок.
– Он нас не слышит и не видит, - ответил Энтони.
– В таком случае, - сказал мистер Пексниф, - я беру на себя смелость утверждать, при всем сочувствии к его недугам и при всем восхищении теми прекрасными качествами, которые делают равную честь как его уму, так и сердцу, что он именно манекен или болван, выражаясь юмористически. Вы хотели заметить, многоуважаемый...
– Насколько мне известно, никаких замечаний я делать не собирался, отвечал старик.
– Зато я собирался, - кротко сказал мистер Пексниф.
– Ах, вы собирались? Что же именно?
– Что никогда в жизни, - сказал мистер Пексниф, предварительно встав и убедившись, что дверь закрыта, а после того переставив свой стул так, чтобы сразу увидеть, как только дверь приоткроется хоть немного, - что никогда в жизни я не был так удивлен, как получивши вчера ваше письмо. Уже то, что вы пожелали оказать мне честь просить моего совета по какому бы то ни было делу, было мне удивительно; но то, что вы пожелали при этом действовать без ведома мистера Джонаса, доказывает степень вашего доверия к человеку, которому вы нанесли словесное оскорбление - только словесное - и которое вы впоследствии постарались загладить, - вот этим я был польщен и даже тронут, это сразило меня.
Мистер Пексниф всегда говорил гладко, но эту коротенькую речь произнес особенно гладко, положив немало труда на ее сочинение еще в дилижансе.
Хотя он ожидал ответа и не солгал, сказав, что приехал по просьбе Энтони, старик глядел на него в совершенном молчании, с ничего не выражающим лицом. По-видимому, он не имел ни малейшего желания продолжать разговор, хотя мистер Пексниф поглядывал на дверь и вытаскивал часы и другими способами намекал на то, что времени у них в обрез и Джонас скоро вернется, если сдержит слово. Но самым странным в этом странном поведении было то, что вдруг, в одно мгновение, так быстро, что невозможно было проследить или подметить какую-нибудь перемену, черты Энтони приняли прежнее выражение, и он воскликнул, яростно ударив кулаком по столу, как будто бы совсем не было никакой паузы:
– Да замолчите же, сэр, и дайте мне говорить!
Мистер Пексниф смиренно склонил голову и заметил про себя: "Я сразу увидел, что рука у него переменилась и почерк нетвердый. Я так и сказал вчера. Гм! Боже ты мой!"
– Джонас неравнодушен к вашей дочке, Пексниф, - сказал старик своим обыкновенным тоном.
– Если припомните, сэр, мы говорили об этом у миссис Тоджерс, возразил учтивый архитектор.
– Вам не для чего кричать так громко, - отвечал старик.
– Я вовсе не до такой степени глух.
Мистер Пексниф и в самом деле сильно возвысил голос: не столько потому, что считал Энтони глухим, сколько будучи убежден, что его умственные способности порядком притупились; но этот быстрый отпор его деликатному приступу весьма смутил мистера Пекснифа, и, не зная, чего теперь держаться, он опять склонил голову, еще более смиренно, чем прежде.
– Я сказал, - повторил старик, - что Джонас неравнодушен к вашей дочери.
– Прелестная девушка, сэр, - пробормотал мистер Пексниф, видя, что старик ждет ответа.
– Милая девушка, мистер Чезлвит, хотя мне и не следовало было этого говорить.
– Опять притворство?
– воскликнул старик, вытягивая вперед свою сморщенную шею и подскакивая в кресле.
– Вы лжете! Не можете вы без лицемерия, такой уж вы человек!
– Многоуважаемый...
– начал мистер Пексниф.
– Не зовите меня многоуважаемым, - возразил Энтони, - и сами не претендуйте на это звание. Если б ваша дочь была такова, как вы меня уверяете, она не годилась бы для Джонаса. Но такая, какая есть, она ему подойдет, я думаю. Он может ошибиться в выборе - возьмет такую жену, которая начнет вольничать, наделает долгов, пустит по ветру его имущество. Так вот, когда я умру...
Его лицо так страшно изменилось при этих словах, что мистер Пексниф невольно отвел взгляд в сторону.
– Мне тяжелее будет узнавать про такие дела, чем при жизни; терпеть мучения за то, что копил и приобретал, в то время как накопленное выбрасывается за окно, было бы невыносимой пыткой. Нет, - хриплым голосом произнес старик, - сберечь хоть это, хоть что-нибудь удержать и спасти, после того как загубил так много.
– Дорогой мой мистер Чезлвит, - сказал Пексниф, - это болезненные фантазии, совершенно излишние, сэр, и, конечно, совершенно неосновательные. Дело в том, многоуважаемый, что вы не совсем здоровы!