Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)
Шрифт:
– Весьма приятно слышать это от вас, мистер Моулд, - заметил мистер Пексниф.
– Вы очень любезны, сэр. А какой человек был покойный мистер Чезлвит! Ах, какой человек! Что там все ваши лорд-мэры, - пренебрежительно отмахиваясь, продолжал мистер Моулд, - ваши шерифы, ваши муниципальные советники, что там вся эта мишура! Вы покажите мне в этом городе человека, который был бы достоин надеть сапоги покойного мистера Чезлвита. Нет, нет! воскликнул Моулд с горькой иронией.
– Повесьте эти сапоги, повесьте на гвоздик, почините их, подкиньте новые подметки и подбейте каблуки, чтобы его сын мог надеть их, когда войдет в лета; но не примеряйте их сами, они вам не годятся. Мы его знали, - продолжал
Мистер Пексниф ответил ему тем же, и Моулд, гордясь, что не ударил в грязь лицом, направился было к выходу, приятно улыбаясь, но тут же спохватился, к счастью, что обстоятельствами требуется совершенно иное. Мгновенно возвратившись к унынию, он горестно вздохнул, заглянул в тулью своей шляпы, словно ища там утешения, и, не найдя ровно ничего, с достоинством удалился.
Миссис Гэмп с мистером Пекснифом поднялись наверх по лестнице, и, после того как он проводил ее в спальню, где лежали накрытые простыней останки Энтони Чезлвита, которого оплакивало одно только любящее сердце, да и в том едва теплилась жизнь, - мистер Пексниф, наконец, освободился и мог войти в полутемную комнату к мистеру Джонасу, которого он покинул часа два тому назад.
Он застал этот образец всех осиротевших сыновей и идеал всех гробовщиков за конторкой, в размышлениях над клочком писчей бумаги, на котором тот царапал какие-то цифры. Кресло старика, его шляпа и трость были вынесены вон, убраны с глаз долой; занавеси, желтые, как ноябрьский туман, плотно закрывали окна до низа; сам Джонас так притих, что и голоса его не было слышно, видно было только, как он ходит взад и вперед по комнате.
– Пексниф, - произнес он шепотом, - смотрите же, вы распоряжаетесь всем! Потом можете говорить каждому, кто только спросит, что все было как полагается, по всем правилам. Нет ли у вас кого-нибудь, кого вы хотели бы пригласить на похороны, а?
– Нет, мистер Джонас, кажется, у меня никого нет.
– Потому что если у вас есть кто-нибудь, - говорил Джонас, - то вы уж лучше пригласите. Мы не желаем делать из этого тайну.
– Нет, - повторил мистер Пексниф, подумав немного.
– Тем не менее очень вам обязан, мистер Джонас, За ваше великодушное гостеприимство, но, право же, у меня никого нет.
– Ну хорошо, - сказал Джонас, - тогда мы с вами, Чаффи и доктором как раз усядемся в одну карету. Мы пригласим доктора, Пексниф, потому что он знает, что именно случилось со стариком и что тут ничего нельзя было поделать.
– А где же наш дорогой друг, мистер Чаффи?
– спросил Пексниф, моргая обоими глазами зараз, как бы не в силах справиться с приливом чувств.
Но тут его прервала миссис Гэмп, которая вошла в комнату уже без шали и чепца, жеманясь и пыжась, и довольно резким тоном потребовала, чтобы мистер Пексниф на минутку вышел с ней в коридор.
– Вы можете сказать и здесь все, что вам угодно, миссис Гэмп, - отвечал он, меланхолически покачивая головой.
– Что уж тут много разговаривать, не до разговоров, когда человек помер, а другие по нем горюют, - возразила миссис Гэмп, - только уж если я что-нибудь скажу, оно будет к месту и к делу, а не для того, чтобы кого-нибудь обидеть, так что и обижаться на меня нечего. Я на своем веку во многих домах побывала, - можно надеяться, знаю свое дело, и как за него браться - тоже знаю; а конечно, если б не знала, то было бы довольно странно и даже некрасиво со стороны такого джентльмена, как мистер Моулд, - ведь он хоронил самые знатные семейства в Англии, и все оставались очень довольны, рекомендовать меня с самой лучшей стороны. Я ведь на своем веку тоже видела немало горя, - продолжала
Прежде чем можно было что-либо ответить, миссис Гэмп перевела дух и продолжала, вся побагровев:
– Нелегко, джентльмены, прожить на свете, когда ты осталась вдовой; особенно, ежели по доброте своей разжалобишься иной раз и согласишься работать себе в убыток, а потом ищи-свищи. Чем бы человек ни зарабатывал себе на хлеб, у всякого могут быть свои правила, так для чего же от них отступаться!
– Насколько я понимаю эту добрую женщину, - сказал мистер Пексниф, обращаясь к Джонасу, - ей мешает мистер Чаффи. Не сходить ли мне за ним?
– Сходите, - сказал Джонас.
– Когда она вошла, я только что собирался сказать вам, что он наверху. Я бы и сам за ним сходил и привел его сюда, да только... пожалуй, лучше вам пойти, если вы ничего не имеете против.
Мистер Пексниф немедленно отправился наверх в сопровождении миссис Гэмп, которая заметно смягчилась, увидев, что он захватил из буфета бутылку и стакан и несет их с собой.
– Конечно, - продолжала она свою речь, - ежели бы я не хотела ему добра, я бы и внимания не обратила на бедного старичка, все равно как на муху. Только на тех, кто к этому делу непривычен, оно уж очень действует, для них же лучше, когда не потакают ихним капризам. Даже если и побранишь их немножко, - закончила миссис Гэмп, очевидно вспомнив те цветы красноречия, которыми она уже успела осыпать мистера Чаффи, - так разве для того только, чтобы пришли в чувство.
Какими бы эпитетами ни наделила миссис Гэмп старика, они не привели его в чувство. Он сидел рядом с кроватью, на том же самом стуле, с которого не вставал всю ночь, сложив перед собой руки, склонив голову, и даже не взглянул на вошедших, не проявил ни проблеска сознания, и только когда мистер Пексниф дотронулся до его плеча, он покорно встал с места.
– Семь десятков, - сказал Чаффи, - ноль и семь в уме. Бывают же люди такого крепкого здоровья, что доживают до восьмидесяти... четырежды ноль ноль, четырежды два - восемь, восемьдесят... Ах, зачем, зачем, зачем он не дожил до четырежды ноль - ноль, четырежды два - восемь, - до восьмидесяти?
– Да, вот уж, по правде сказать, юдоль!
– воскликнула миссис Гэмп, завладевая бутылкой и стаканом.
– Зачем он умер раньше своего старого, выжившего из ума слуги! говорил Чаффи, сжимая руки и глядя перед собой скорбным взглядом.
– Отнимите его у меня, что же останется?
– Мистер Джонас, - подсказал ему Пексниф, - мистер Джонас, мой добрый друг.
– Я любил его, - говорил старик, всхлипывая.
– Он был ко мне добр. Мы вместе учили про утечку и усушку в школе. Один раз я обогнал его по арифметике на шесть мест. Помилуй меня, господи! Как это я посмел обогнать его!
– Идемте, мистер Чаффи, - сказал Пексниф, - идемте. Соберитесь с силами, мистер Чаффи.
– Да, да, - отвечал старый конторщик.
– Да. Я соберусь... В семи семь содержится один раз, семью семь - сорок девять. О Чезлвит и Сын! Ваш родной сын, мистер Чезлвит, ваш родной сын, сэр!
Бормоча эти привычные для него слова, мистер Чаффи подчинился ведущей его руке и позволил себя увести. Миссис Гэмп, с бутылкой на одном колене и стаканом на другом, долго сидела на табуретке, покачивая головой, потом, словно забывшись на минуту, налила себе капельку в стакан и поднесла его к губам. За первым глотком последовал второй, за вторым третий, а после третьего она так закатила глаза - не то от печальных размышлений о жизни и смерти, не то от удовольствия, - что их совсем не стало видно. Тем не менее головой она качала по-прежнему.